Эйнштейн (Жизнь, Смерть, Бессмертие)

Кузнецов Борис Григорьевич

В предисловии к книге Франка Эйнштейн повторяет тот же тезис: наука не может обосновать моральные идеалы, ученый ие ставит вопроса о цели, более того, "он сторонится всего волюнтаристского и эмоционального". Но здесь Эйнштейн неожиданно прибавляет: "Между прочим, эта черта обусловлена медленным развитием науки, свойственным современной западной мысли".

Медленное развитие науки в сороковые - пятидесятые годы - такая оценка кажется противоречащей быстроте появления весьма общих и радикальных концепций в этот период. Она противоречит и очень быстрому применению неклассических научных концепций. Но Эйнштейн, по-видимому, имеет в виду иную сторону научного прогресса. Вопреки распространенным в те годы взглядам,

Эйнштейн ждал от физической теории весьма общего и радикального поворота - создания единой теории поля. Неудача попыток построения такой теории и казалась Эйнштейну медленным развитием науки.

Для проблемы научной истины и морального идеала фраза Эйнштейна чрезвычайно многозначительна. Она позволяет понять и ограничить приведенный отрывок о невозможности научного обоснования морального идеала. Наука не может его обосновать, пока речь идет о сравнительно стабильном содержании науки и о стабильном моральном идеале. Как только мы переходим к изменению научных представлений, как только мы применяем к ним "оператор дифференцирования по времени" и рассматриваем науку в ее развитии, в динамике, в радикальных поворотах и, с другой стороны, когда речь идет не о традиционных моральных идеалах, а об их движении и, что самое главное, об их реализации, отношение науки к морали меняется.

331

В приведенном отрывке говорится, что высшие разделы научного исследования приводят к более правильной оценке результатов духовной деятельности. О чем здесь идет речь? Сопоставляя это замечание со всей совокупностью взглядов Эйнштейна на духовную деятельность человека, со спинозистскими корнями его мировоззрения, с его историко-научными экскурсами, можно истолковать замечание Эйнштейна следующим образом.

Общая оценка результатов духовной деятельности человека - это признание культурной и моральной ценности рационалистической мысли. Такое признание означает, что моральные идеалы человека могут быть реализованы разумом вопреки апологии иррационального, бессознательного, эмоционального, противопоставленного разумному, логическому.

Напомним уже приводившееся замечание Эйнштейна в 1927 г. по поводу 200-летия со дня смерти Ньютона: "Разум кажется нам слабым, когда мы думаем о стоящих перед нами задачах; особенно слабым он кажется, когда мы противопоставляем его безумству и страстям человечества..." [3]. Но мы именно противопоставляем его и, по словам Эйнштейна, видим на примере Ньютона, что творения интеллекта "на протяжении веков озаряют мир светом и теплом".

3 Эйнштейн, 4, 78.

Таким озарением мира светом и теплом была и интеллектуальная жизнь самого Эйнштейна. Но об этом речь пойдет в конце главы. Здесь отметим только, что озаряющий пути человечества эффект науки связан не с ее устойчивым содержанием, а с поворотами науки, каким был научный подвиг Ньютона в XVII столетии и подвиг Эйнштейна в XX столетии.

С этой точки зрения понятна фраза Эйнштейна об эмоциональном и моральном аффекте науки в дальнейшей беседе с Мэрфи: "Всеобщий интерес к научной теории вовлек в игру высшие сферы духовной деятельности, что не может не иметь огромного значения для морального исцеления человечества".

332

Наука способствует реализации моральных идеалов своими прикладными результатами и демонстрацией рациональной природы этих идеалов. В предисловии к книге Франка Эйнштейн пишет, что "научная констатация фактов и соотношений не может диктовать этические нормы". Дальше он продолжает: "Однако с помощью логического мышления и эмпирических знаний этические нормы можно сделать рациональными и непротиворечивыми". Такая рационалистическая трансформация связывает систему этических норм с исходными этическими идеалами, иначе говоря, реализует эти идеалы, конкретизирует их, делает их элементами преобразования жизни. В сознании человека бессмертными, остающимися

в коллективном сознании человека, являются обращенные к другим людям, т.е. моральные, идеалы. В этом смысле бессмертный человек - это человек с этическим самосознанием, homo immortalis - это homo moralis. Но здесь сливается стремление к истине и стремление к этическому идеалу, в обоих случаях реальный вклад в фонд истины и в фонд этических норм, реальное повышение интеллектуального уровня человечества и его морального уровня сливаются в понятии труда. Homo immortalis - это трудящийся человек, homo faber или создающий, конструирующий, homo construens.

Они сливаются в понятии свободного, неотчужденного труда. Труда, который соответствует спинозовской causa libera - свободной причине, выявлению спонтанной природы человека.

В сущности, в таком выявлении - глубокий смысл финала "Фауста". Фауст выступает здесь в роли homo faber и homo construens весьма высокого ранга в смысле преобразования природы, труда, условий жизни людей. Он строит канал. И здесь наступает то мгновение, которое должно остановиться, потому что оно прекрасно.

Мы сейчас можем придать этой фразе: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" смысл, который Гёте в полной мере и не вкладывал в него. Прекрасно мгновение, когда человек объективирует свои эмоции и мысли, когда последние приобретают в труде внеличное бытие. Но что значит здесь "остановись"?

Гёте имел в виду, что момент полного выявления человеческой личности we исчезает. Но для нас это сохранение момента, его превращение из эфемерного всплеска бытия в нечто длящееся обрастает большим числом самых различных ассоциаций. В том числе научных, физических, математических весьма ньютонианских (т.е. очень далеких от Гёте) и даже эйнштейнианских.

333

Труд как выявление личности, труд, объективирующий мысли, знания, волю и эмоции человека и делающий их бессмертными, - это вовсе не прерогатива элиты. Трансформация природы и трансформация человека - непрерывный процесс, в котором кристаллизуются микроскопические акты. Этот процесс связан со всеми проявлениями жизни. Поэтому для Жолио символами и свидетельствами связи поколений и вечности жизни были столь скромные аксессуары быта ушедших людей, как отполированные перила, выщербленные ступени и старинный оловянный подсвечник.

Динамический характер иммортализации человека исключает игнорирование отдельной личности, ее растворение в потоке коллективной жизни. Уже приводившиеся строки Шиллера: "Смерти боишься, мечтаешь о жизни бессмертной? В целом живи!..." не означают такого растворения. "В целом живи!", т.е. сохраняй индивидуальность, сохраняй ее в индивидуальном, нетождественном другим вкладе в "целое". Здесь мы подходим к проблеме сохранения индивидуального и неповторимого как компоненты бытия и к проблеме отчуждения личного при переходе к надличному, т.е. при выполнении совета Шиллера: "В целом живи!"

Здесь нет нужды разбирать проблему отчуждения в целом. Среди большого числа определений этого понятия одним из наиболее общих может служить определенно, исходящее из спинозовского causa libera - свободного выявления природы объекта без внешнего принудительного импульса. Если поведение индивидуального объекта ни в коей мере не является спонтанным и определяется лишь внешними импульсами, бытие объекта является отчужденным, некомплектным, иллюзорным.

В этой главе и в непосредственно предшествовавших ей уже говорилось, что парменидова концепция бытия ведет к негативной версии бессмертия, а противоположная, диалектическая копцепция (ее можно было бы для соблюдения исторической перспективы назвать гераклитовой) ведет к позитивной трактовке бессмертия, к понятию бессмертия подлинной жизни. Эйнштейн в своем творчестве демонстрировал именно эту версию бессмертия. Творчество Эйнштейна не было безличным чертежом, оно включа