Ёжики в ночи

Буркин Юлий Сергеевич

Я осторожно сполз с дивана, чтобы взять сигареты, но Леля проснулась-таки:

– Ты куда?

– Спи-спи, я сейчас.

– Ты в туалет?

– Нет, курить хочу, не могу.

– Я прикурил, взял пепельницу и снова забрался в постель. Офелия лежала с открытыми глазами.

– Как ты все-таки думаешь, - спросил я, - объединение людей "по Заплатину" нужно или нет?

– Нет, - отрезала она.
– Я хочу быть человеком.

– То есть, ты так дорожишь своей личностью, что не желаешь с ней расставаться, даже если это - требование исторического развития?

– Расстаться с личностью, по-моему, значит - исчезнуть. А я не хочу. А насчет исторического развития, Чернобыль - тоже его продукт. Так?

– Выходит, ты ставишь две эти вещи на один уровень?

– Тут страшнее.

– Деда Слава рассказывал, как участвовал в раскулачивании. Кулаки не просто не хотели отдавать свою собственность - они не могли. Крестьяне столетиями были воспитаны: все, что мне принадлежит - часть моего существа. Недаром же говорят "частнособственнические ИНСТИНКТЫ".

– Даже если все это и правильно, - медленно начала Офелия, по-видимому, желая четче сформулировать мысль, - все равно, если бы я могла, я бы взорвала к чертовой матери эту "Башку". Наверное, я сейчас представляю собой "силы реакции", но я уверена, что я права.

Взрывом тут ничего не изменишь, я думаю.

"Зеленая лампа и грязный стол, правила над столом..." Сторож Семенов трясется мелкой дрожью, до кишок пробираемый похмельной жутью.

– И все-таки никак мы, товарищ Семенов, не можем разобраться с этим вашим делом, - говорю я.

– С каким таким делом?
– подозрительно гундосит тот.

– Письмо вы нам в редакцию прислали. Мол, издиются тут над вами...

– А ты, сынок, язык-то не ломай, грамотный, небось. "Издеваются" говорить надо. А ежели у меня привычка такая, "издиются", говорить, так передразнивать необязательно вовсе.

Я смутился:

– Честное слово, не хотел вас обидеть...

– А насчет письма, я вам вот чего скажу: выбросьте вы это письмо. Выпимши я его писал. Осерчал я очень. Все ж-таки тридцать лет почти, верой и правдой, а тут - нате вам: прямое неуважение...

– Какое неуважение?

– Прямое. Граждане-то эти, что с профессором по ночам здесь работают, они и не граждане вовсе.

– А кто?
– спросил я с замиранием сердца.

Семенов заговорщицки придвинулся ко мне и прошептал:

– Нелюди они.

– Это как?

– А вот так. Сам ты, сынок, увидел, понял бы сразу... Только я так думаю: люди или нелюди, главное - не безобразничали чтобы. А они - ничего, дисциплинированные.

– Так на что жаловались-то?

– Выпимши я был, говорю. Обида меня разобрала: повадились они в институт ходить, спать не дают, а "здрасьте" никто не скажет. Владислав Васильевич, тот завсегда; а эти - хрена с два. Я как-то сделал замечание, говорю: "Будете здороваться? Я вам кто?" Так они что придумали: приходит человек пять их, один встанет возле маня, остальные идут, даже и не смотрят, а этот - глаза выпучит и за всех за них со мной здоровается. Да на разные голоса еще. Понял, да?

Картинка...

– А скажите, что это за "Башка" такая? Вы такое слово тут слышали?

– Слово-то распространенное: у меня башка, у тебя башка. А ты-то знаю, про что спрашиваешь: машину так свою профессор называет, что в подвале стоит.

– А ключик у вас от подвала имеется?

– Что ты, сынок, - нахмурился Семенов, - да ежели б и был... Нет, только самолично у профессора. А на людей его я больше не серчаю. Посмотрел я на них и вот что решил: раз он со всеми с ними водится, так они и сами - люди неплохие. А что нелюди, так это уж личное их дело, и меня оно не касается.

...И все же я еще не полностью уверен. К кому же обратиться за окончательным ответом? К Заплатину, к его "пациентам", а теперь еще и к Джону - нельзя. Джона, кстати, нужно как-то уверить, что я вообще ничего не знаю и ничего не понимаю... Тут я вспомнил об ереванском ученом. Ведь это он, собственно, все затеял. Он далеко, значит сам он - не "пациент".

Прежде чем пытаться узнать его номер телефона, я решил сначала собрать о нем побольше информации. Я отправился в библиотеку политехников. Просмотрев каталог, изумился. Геворкян. Чего только он, оказывается, не написал, чем только не занимался. В карточке я увидел и узкоспециальные брошюры по микропроцессорам, и научно-популярную книжку по философии, и совершенно неожиданный филателистический справочник, и журнальные статьи по истории науки, и даже сборник стихов (!), выпущенный в этом году. И, кстати, на русском языке.

Я как-никак филолог. И более всего меня заинтересовали именно стихи. Тем паче, это - его последняя работа.

Я взял книжку в руки и понял, что разговора с Ереваном не будет. Перевернув обложу, я увидел, что фамилия автора на титульном листе заключена в жирную черную рамку. Вот так так.

Я просмотрел коротенькое предисловие. Ему было только сорок два. Воспитанник детдома. Последняя его научно-публицистическая работа носила название "Голгофа гения" и посвящена была проблеме ответственности ученого за судьбу своего открытия. "Безвременно ушел" он в день, когда закончил эту статью. Сам ушел.

Наверное, только я, да "оно"-Заплатин знаем, за что он казнил себя.

Я наугад открыл книжку, и мурашки побежали по спине. Я прочел:

"Ветра лиловая поступь,

Желтый ковер листвы.

– В городе было просто,

Что же мы здесь - "на вы"?

Или какое лихо?

– Тс-с, подожди, не кричи,

Слышишь, как тихо-тихо

Ежики плачут в ночи?

"Джона нужно как-то уверить, что я вообще ничего не знаю и ничего не понимаю..." Да, именно так я тогда решил. А ведь это предательство. Теперь-то я понимаю: только эти словом можно обозначить то, что я тогда затеял. Что меня толкнуло? Быть может, любовь? Банальная истина: счастье делает нас эгоистами.

Сейчас, глядя на спящего Джона, я просто не понимаю, как я посмел. Но это сейчас, когда позади бешеная ночная гонка на милицейской машине, сейчас, когда я точно знаю, что он не хотел идти, что это была только слабость или, как говорят криминалисты "состояние аффекта".

Зареванную Лелю мы высадили возле ее дома. Она не хотела бросать нас, но мы сумели убедить ее, что нам она будет только обузой. Ей не грозит ничего, ведь ее-то они не видели. Не уверен, правильно ли мы поступили, оставив ее без защиты, стали же они искать Джона у меня. И ее они знают и держат на прицеле. Но, в то же время, теперь-то они знают, что мы в бегах, и вряд ли тронут ее. К тому же, если посмотреть на все, что сегодня произошло взглядом постороннего, как это ни жутко, выходит, мы убили двоих человек, представителей власти, к тому же, и завладели их автомобилем... Мы - опасные преступники. Пусть хоть от этого она будет подальше.