Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
себя так же хорошо и держал себя так же свободно, как бы в дружеском кружке; публика в свою очередь, чутко отличая искренность в его голосе, относилась к
нему так же искренне, как к давно знакомому своему любимцу, так что в
отношении тона овации публики Федору Михайловичу существенно отличались
от оваций какой-нибудь приезжей знаменитости из артистического мира вообще.
На этот раз перед чтением вне программы Федор Михайлович сказал
следующее маленькое вступление,
– Я прочту стихи одного русского поэта... истинного русского поэта,
который, к сожалению, иногда думал не по-русски, но когда говорил, то говорил
всегда истинно по-русски!
И Федор Михайлович прочел "Власа" Некрасова {29} - и как прочел! Зала
дрожала от рукоплесканий, когда он кончил чтение. Но публика не хотела еще
расстаться с знаменитым чтецом и просила его еще что-нибудь прочесть. Федор
Михайлович и на этот раз не заставил себя долго просить; он сам, видимо, был
сильно наэлектризован энтузиазмом публики и не ощущал еще усталости. Он
прочел маленькую поэму графа А. К. Толстого "Илья Муромец" и при этом
очаровал своих слушателей художественною передачею, полной эпической
простоты воркотни старого, заслуженного киевского богатыря-вельможи,
обидевшегося на князя Владимира Красное Солнышко за то, что тот как-то обнес
его чарою вина на пиру, покинувшего чрез это его блестящий двор и уезжавшего
теперь верхом на своем "чубаром" в свое родное захолустье, чрез дремучий лес.
Когда Федор Михайлович читал финальные стихи поэмы;
И старик лицом суровым
Просветлел опять.
По нутру ему здоровым
Воздухом дышать;
Снова веет воли дикой
На него простор,
И смолой и земляникой
Пахнет темный бор...
–
одушевление его, казалось, достигло высшей степени, потому что
заключительные слова "и смолой и земляникой пахнет темный бор..." были
произнесены им с такою удивительною силою выражения в голосе, что иллюзия
от истинно художественного чтения произошла полная: всем показалось, что в
зале "Благородки" действительно запахло смолою и земляникою... Публика
остолбенела, и, благодаря этому обстоятельству, оглушительный гром
рукоплесканий раздался лишь тогда, когда Федор Михайлович сложил книгу и
встал со стула <...>
XXIV
176
<...> 26-го января 1881 года я виделся с метранпажем, верставшим
возобновившийся "Дневник писателя", и от него узнал, что Федор Михайлович
болен; на расспросы мои о степени болезни, а также о ходе дела он рассказал мне, что когда он за день до того был у Федора Михайловича, то тот принял его лежа в
постели... "Ну, что скажете, барин?" - спросил Федор Михайлович, прозвавший в
шутку своего нового метранпажа "барином" и не оставлявший этой шутки на одре
болезни.
Метранпаж ответил, что пришел переговорить о заключении 1-го выпуска
"Дневника писателя", ввиду приближавшегося срока выхода его в свет.
– А я вот заболел... видите...
– Вижу, Федор Михайлович... Что же с вами случилось?
– У меня кровь из горла идет; доктор говорит, что у меня где-то внутри
жилка порвалась и из нее-то течет кровь... уж две рюмки, говорят, вытекло.
После я узнал, что заболел Федор Михайлович 26-го января от разрыва
артерий в легких, вследствие чего открылось кровотечение горлом, - болезнь, не
особенно опасная для организма более крепкого и менее нервного; на другой день
он исповедался и причастился и, почувствовав значительное облегчение, между
прочим, занимался чтением корректур 1-го выпуска своего "Дневника", долженствовавшего выйти в свет по-прежнему в последнее число
оканчивавшегося месяца; но увидеть этот выпуск начисто отпечатанным ему
было не суждено: 28-го января положение его ухудшилось, и в тот же день он
тихо, постепенно слабея от истечения крови, скончался. <...>
А. Г. ДОСТОЕВСКАЯ
Из "ВОСПОМИНАНИЙ"
Первые месяцы 1874 года были для нас неблагоприятны. Принужденный
по делам "Гражданина" выезжать из дому во всякую погоду, а пред выпуском
номера по целым часам просиживать в жарко натопленной корректорской, Федор
Михайлович стал часто простужаться: небольшой кашель его обострился,
появилась одышка, и профессор Кошлаков, к которому муж обратился,
посоветовал ему лечиться сжатым воздухом. Кошлаков рекомендовал лечебницу
доктора Симонова (помещалась на Гагаринской улице), где Федор Михайлович и
просиживал два часа под колоколом по три раза в неделю. Лечение сжатым
воздухом принесло мужу большую пользу, хотя отнимало от него массу времени, так как разбивало весь его день: приходилось рано вставать, спешить к
назначенному часу, ожидать запоздавших пациентов, сидевших вместе с ним под
колоколом, и пр. Это все неприятно действовало на настроение мужа.
Тяготило в то время Федора Михайловича и то, что, благодаря
редакционной работе и нездоровью, ему все еще не удавалось отсидеть свой