Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
Необходимо было также попросить совета у профессора Кошлакова, так как муж
намерен был и в этом году поехать в Эмс, чтобы закрепить столь удачное
прошлогоднее лечение. <...>
С чувством сердечного удовлетворения сообщал мне муж в письмах 6-го
{13} и 9-го февраля о дружеской встрече с Некрасовым и о том, что тот пришел
182
выразить свой восторг по прочтении конца первой части "Подростка". "Всю ночь
сидел, читал, до того завлекся, а в мои лета и с моим здоровьем
этого себе". "И какая, батюшка, у вас свежесть". (Ему всего более понравилась
последняя сцена с Лизой.) "Такой свежести в наши лета уже не бывает и нет ни у
одного писателя. У Льва Толстого в последнем романе лишь повторение того, что
я и прежде у него же читал, только в прежнем лучше". Сцену самоубийства и
рассказ он находит "верхом совершенства". И вообрази, ему нравятся тоже
первые две главы. "Всех слабее, говорит, у вас восьмая глава, - тут много
происшествий чисто внешних", - и что же? Когда я сам перечитывал корректуру, то всего более не понравилась мне самому эта восьмая глава, и я много из нее
выбросил" {14}.
Вернувшись в Руссу, муж передавал мне много из разговоров с
Некрасовым, и я убедилась, как дорого для его сердца было возобновление
задушевных сношений с другом юности. Менее приятное впечатление оставили в
Федоре Михайловиче тогдашние встречи его с некоторыми лицами литературного
круга {15}. Вообще, две недели в столице прошли для мужа в большой суете и
усталости, и он был донельзя рад, когда добрался до своей семьи и нашел всех нас
здоровыми и благополучными.
На этот раз он ехал в Эмс с большою неохотою и мне стоило многих
усилий уговорить его не пропустить лето без лечения.
<...> Но кроме чрезвычайного беспокойства о детях и обо мне, Федора
Михайловича мучила мысль о том, что работа не двигается и что он не может
доставить продолжение "Подростка" к назначенному сроку. В письме от 13-го
июня Федор Михайлович пишет: "Пуще всего мучает меня неуспех работы: до
сих пор сижу, мучаюсь и сомневаюсь и нет сил начать. Нет, не так надо писать
художественные произведения, не на заказ из-под палки, а имея время и волю. Но, кажется, наконец скоро сяду за настоящую работу, но что выйдет, не знаю. В этой
тоске могу испортить самую идею" {16}. <...>
Из нашей жизни за 1876 год запомнила одно маленькое недоразумение,
очень взволновавшее моего мужа, у которого дня за два, за три перед тем был
приступ эпилепсии. К Федору Михайловичу явился молодой человек, Александр
Феодорович Отто (Онегин), живший в Париже и впоследствии составивший
ценную коллекцию пушкинских книг и документов. Г-н Отто объявил, что друг
его, Ив. С. Тургенев, поручил ему побывать
должные ему деньги {17}. Муж удивился и спросил, разве Тургенев не получил
от П. В. Анненкова тех пятидесяти талеров, которые он дал Анненкову для
передачи Тургеневу в июле прошлого года, когда встретился с ним в поезде по
дороге в Россию. Г-н Отто подтвердил получение от Анненкова денег, но сказал, что Тургенев помнит, что выслал Федору Михайловичу в Висбаден не пятьдесят, а сто талеров, а потому считает за Федором Михайловичем еще пятьдесят. Муж
очень взволновался, предполагая свою ошибку, и тотчас вызвал меня.
– Скажи, Аня, сколько я был должен Тургеневу?
– спросил муж,
представив мне гостя.
– Пятьдесят талеров.
– Верно ли? Хорошо ли ты помнишь? Не ошибаешься ли?
183
– Отлично помню. Ведь Тургенев в своем письме точно обозначил,
сколько тебе посылает.
– Покажи письмо, где оно у тебя?
– требовал муж.
Конечно, письма под рукой у меня не было, но я обещала отыскать его, и
мы просили молодого человека заглянуть к нам дня через два.
Федор Михайлович очень был расстроен возможною с моей стороны
ошибкой и так беспокоился, что я решила просидеть хоть всю ночь, но найти
письмо. Беспокойство мужа передалось мне, и мне стало казаться, не произошло
ли в этом случае какого недоразумения. На беду, корреспонденция моего мужа за
прежние годы находилась в полном хаосе, и мне пришлось пересмотреть по
меньшей мере триста - четыреста писем, пока я наконец не напала на
тургеневское. Прочитав письмо и убедившись, что ошибки с нашей стороны не
произошло, муж успокоился.
Когда через два дня пришел г-н Отто, мы показали ему письмо Тургенева.
Он был очень сконфужен и просил дать ему это письмо, чтоб он мог послать его
Тургеву, причем обещал письмо нам возвратить.
Недели через три г-н Отто вновь явился к нам и принес письмо, но не то,
которое мы ему дали, а письмо самого Федора Михайловича из Висбадена, в
котором он просил Тургенева ссудить его пятьюдесятью талерами. Таким
образом, недоразумение объяснилось к нашему полному удовольствию. <...>
<...> В 1877 году мы продолжали издание "Дневника писателя", и хотя
успех его, нравственный и материальный, возрастал, но возрастали вместе с ним и
тяготы, связанные с издательством ежемесячного журнала: то есть рассылка
номеров, ведение подписных книг, переписка с подписчиками и пр. Так как в
этом деле я не имела помощников (кроме посыльного), то я страшно уставала, и
это отразилось на моем доселе крепком здоровье. <...>