Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
Видя замешательство товарища, брат мой поспешил его представить мне.
"Азиат" схватил мою руку, поцеловал ее, несколько раз сильно потряс и, картавя, проговорил:
– Как я рад, что вы едете на съезд и что я могу быть вам полезным!
Его восторженность меня рассмешила, но очень рассердила мужа. Федор
Михайлович, хоть и редко, но целовавший у дам руку и не придававший этому
никакого значения, был всегда недоволен, когда кто-нибудь целовал руку у меня.
Мой
(переходы от одного настроения к другому у мужа всегда были резки), поспешил
завести деловой разговор о съезде. "Азиат" по-прежнему был очень смущен и, не
смея смотреть на Федора Михайловича, отвечал на вопросы, большею частью
обращаясь ко мне. Я запомнила некоторые его любезные, но нелепые ответы.
– А что, не трудно доехать до Александрии?
– расспрашивала я, - много ли
предстоит пересадок?
– Не беспокойтесь, Анна Грыгоровна, я сам буду сопровождать вас; а если
пожелаете, могу даже ехать в одном с вами вагоне.
– Есть ли в Александрии приличная гостиница, где могла бы остановиться
молодая женщина?
– спросил его муж.
Юноша с восторгом на него посмотрел и с жаром воскликнул:
– Если Анна Грыгоровна пожелает, то я могу поселиться в одной с нею
гостинице, хоть и намеревался остановиться у товарища.
– Аня, ты слышишь! Молодой человек согласен поселиться с тобой
вместе! Но ведь это же пре-вос-ход-но!!!
– громко вскрикнул Федор Михайлович
и изо всех сил ударил по столу. Стоявший перед ним стакан чаю слетел на пол и
разбился. Хозяйка бросилась поддерживать сильно покачнувшуюся от удара
зажженную лампу, а Федор Михайлович вскочил с места, выбежал в переднюю,
накинул пальто и убежал.
56
Я быстро оделась и бросилась за ним; выйдя на улицу, я увидела мужа,
бегущего в противоположную нашему дому сторону. Я побежала вслед за ним и
минут через пять догнала Федора Михайловича, сильно к тому времени
запыхавшегося, но не останавливающегося, несмотря на мои просьбы
остановиться. Я забежала вперед, схватила обеими руками полы его надетого
внакидку пальто и воскликнула:
– Ты с ума сходишь, Федя! Куда же ты бежишь? Ведь это же не наша
дорога! Остановись, надень пальто в рукава, так нельзя, ты простудишься!
Мой взволнованный вид подействовал на мужа. Он остановился, натянул
на себя пальто. Я застегнула пуговицы, взяла его под руку и повела в обратную
сторону, Федор Михайлович молчал в смущении.
– Что ж, опять приревновал, не правда ли?
– возмущалась я, - думаешь, что
я успела в несколько минут
собираемся вместе бежать, не так ли? Ну как тебе не стыдно? Неужели ты не
понимаешь, как обижаешь меня своею ревностью? Мы пять лет женаты, ты
знаешь, как я тебя люблю, как ценю наше семейное счастье, и ты все же способен
ревновать меня к первому встречному и ставить меня и себя в смешное
положение!
Муж извинялся, оправдывался, обещал никогда более не ревновать. Я не
могла долго на него сердиться: я знала, что сдержать себя в порыве ревности он
не в состоянии. Я стала смеяться, вспоминая восторженного юношу, внезапный
гнев и бегство Федора Михайловича. Видя перемену в моем настроении, муж
тоже стал над собою подтрунивать, расспрашивать, сколько вещей он перебил у
брата и не прибил ли кстати и своего восторженного поклонника.
Вечер был чудесный, и мы пешком дошли до дому. Путь был далекий, и
мы употребили на него больше часу. Дома мы застали у себя брата. Увидав наше
внезапное бегство, брат испугался, помчался к нам и страшно был поражен, не
найдя нас дома. Целый час просидел он с самыми мрачными предчувствиями и
очень был удивлен, увидя нас в самом мирном настроении. Мы оставили его пить
с нами чай и много смеялись, вспоминая о случившемся. На вопрос, чем же он
объяснил кавказцу наше странное бегство, брат отвечал:
– Когда он спросил, что тут такое случилось, я ему сказал: а ну тебя к
черту, если сам не понимаешь.
Я поняла после этой истории, что мне приходится отказаться от поездки.
Конечно, я и теперь могла бы уговорить мужа отпустить меня. Но после моего
отъезда он стал бы волноваться, беспокоиться, а затем, не выдержав, поехал бы за
мною в Александрию. Вышел бы скандал, и были бы напрасно издержаны деньги, которых у нас было и так мало.
Так закончилась моя попытка заработывать деньги стенографией. <...> Закончив роман "Бесы", Федор Михайлович был некоторое время в
большой нерешительности, чем ему теперь заняться. Он так был измучен работой
над "Бесами", что приниматься тотчас же за новый роман ему казалось
невозможным. Осуществить же зародившуюся еще за границей идею - издавать
"Дневник писателя", в виде ежемесячного журнала, было затруднительно. На
издание журнала и на содержание семьи (не говоря уже об уплате долгов)
57
требовались средства довольно значительные, а для нас составляло загадку -
велик ли будет успех журнала, так как он представлял собою нечто небывалое