Фабрика литературы

В июне 1926 года Платонов приезжает в Москву на постоянную работу в ЦК Союза сельского хозяйства и лесных работ, куда он был выбран Всероссийским съездом мелиораторов в феврале 1926 года. Литературная жизнь 1926 года отмечена неистовыми полемиками о новых формах искусства, об организации литературной деятельности писателей. Вот только названия некоторых книг ведущих теоретиков «нового» искусства: Л. Авербах «По ту сторону литературных траншей» (1923); Н. Чужак «В драках за искусство» (1923); В. Полянский «На литературном фронте» (1924); С. Родов «В литературных боях»... В Москву Платонов привез первый вариант рассказа «Антисексус»: рассказ свидетельствовал о существенной корректировке взглядов писателя на левое искусство.

В Москве через четыре недели работы в должности заместителя ответственного секретаря Бюро землеустроителей он увольняется с работы. В одной из своих записей Платонов

так охарактеризует свое состояние: «Безработица. Голод. Продажа вещей. Травля. Невозможность отстоять себя и нелегальное проживание. «Мужик»... Единственный выход: смерть и устранение себя» (Архив М. А. Платоновой). Писатель ищет выход из гибельной ситуации и обращается прежде всего к собратьям-писателям. 27 июля 1926 года датировано письмо Платонова А. К. Воронскому. редактору «Красной нови» и руководителю «Перевала»: «<...> Эти два года я был на больших тяжелых работах (мелиоративных), руководя ими в Воронежской губернии. Теперь я, благодаря смычке разных гибельных обстоятельств, очутился в Москве и без работы. Отчасти в этом повинна страсть к размышлению и писательству. И я сную и не знаю, что мне делать, хотя делать кое-что умею (я построил 800 плотин и 3 электростанции, и еще много работ по осушению, орошению и пр.). Но пишу и думаю я еще более давно по времени, и это мое основное и телесное. Посылаю вам 4 стихотворения, 1 статью и небольшой рассказ – все для «Красной нови». Убедительно прошу это прочитать и напечатать». Был ли ответ А. К. Воронского на письмо Платонова, неизвестно (на страницах «Красной нови» в этот год произведения писателя не появятся).

Осенью 1926 года от Наркомзема РСФСР Платонов уезжает в Тамбов для работы в земельном управлении в должности заведующего подотделом мелиорации. «Длинный глухой Тамбов», – как писал Платонов в одном из писем к жене, – стал для него тем пространством, где он смог остаться «наедине со своей собственной душой и старыми мучительными мыслями». Из Тамбова по-иному воспринималась и литературная жизнь: «Скитаясь по захолустьям, я увидел такие грустные вещи, что не верил, что где-то существует роскошная Москва, искусство и проза. Но мне кажется – настоящее искусство, настоящая мысль только и могут рождаться в таком захолустье». В Тамбове рождался зрелый мастер, автор «Епифанских шлюзов», «Ямской слободы», «Эфирного тракта», «Города Градова».

Очевидно, в марте 1927 года Платонов возвращается в Москву. В одном из писем этого времени он так объясняет свое «возвращение»: «В Тамбове обстановка была настолько тяжелая, что я, пробившись около четырех месяцев, попросил освободить меня от работы, т. к. не верил в успех работ, за которые я отвечал, организация которых от меня мало зависела. <...> Но я бился как окровавленный кулак и, измучившись, уехал, предпочитая быть безработным в Москве, чем провалиться в Тамбове и смазать свою репутацию. Я снова остался в Москве без работы и почти без надежды» (Архив М. А. Платоновой). Это письмо от 7 ноября 1927 года. Уже в Москве за один месяц Платонов напишет своего удивительного «Сокровенного человека» и начнет интенсивно работать над «Чевенгуром»... Но незыблемым для него остается принцип, что «в эпоху устройства социализма «чистым» писателем быть нельзя», и он настойчиво добивается возвращения в Наркомзем РСФСР...

Эта краткая хроника переломного года в жизни Платонова, года нового накопления «материала» жизни, приоткрывает истоки той стабильной убийственной иронии, которой окрашено его отношение к литературным дискуссиям в статье «Фабрика литературы». Ключевые вопросы, по которым шел «смертный бой» между враждующими группировками в литературе, это – отношение искусства и жизни («материала», «факта»), «учебы» у классиков, технологии писательской работы, мастерства. Враждующие между собой теоретики разных групп по-разному видели механизм единой, в принципе, для них установки искусства на реальные, точные факты жизни. Для «Перевала» это было продолжением традиций реализма: «поучиться у прежних мастеров смотреть и видеть своими глазами» (А. Воронский). Рапповские теоретики в 1926 году наряду с фундаментальным тезисом пролетарской литературы – оценивать современные общественные отношения с точки зрения рабочего класса выдвинули три новых лозунга: «Учеба, творчество, самокритика». Шумно заявили себя в середине 20-х годов конструктивисты (ЛЦК). В манифесте группы «Госплан литературы» (1925) вопросы «технологии искусства», нового его «качества» выводились из сопоставления «экономического стиля» эпохи индустриализации с его «идеологическим стилем»: «Перекройщику мира пролетариату – предстоят гигантские задачи преодоления инерции старой культуры не только в экономике, но и во всех надстройках. Ближайшая эпоха эпоха конфликтов с материалом. <...> Характер современной производственной техники, убыстренной, экономической и емкой – влияет и на способы идеологических представлений» (Госплан литературы. М. – Л., 1925, С. 41, 9).

В 1926 году в личной библиотеке Платонова находятся и главные книги одного из ведущих теоретиков ЛЕФа В. Шкловского: «Тристрам Шенди»

Стерна и теория романа» (1921), «Эпилог» (1922), «ZOO, или Письма не о любви» (1924), «Третья фабрика» (1926). Возможно, «Фабрика литературы» явилась платоновским ответом на «Третью фабрику» В. Шкловского, одним из персонажей которой был строитель плотин и почитатель В. Розанова воронежский инженер Андрей Платонов. Многие теоретические идеи Шкловского – теория монтажа, «стилевого приема», «журнала как литературной формы», «заготовок», второй профессии, производственного принципа как основы коллективистического творчества узнаваемы в пародийной интонации «Фабрики литературы». В отношении к психологическому роману, и традиционному и пролетарскому, позиция Платонова остается отчасти близкой лефовской, для которой принципиальное новаторство всегда отмечается обновлением формы («стилевого приема»). В «Фабрике литературы» объектом пародии становятся не только лозунги теоретиков левого искусства о научной организации «производства литературы», но и непримиримо воинствующая позиция критиков РАППа. К 1926 году рапповцы выпустили серию методичек по созданию пролетарской литературы. Это были «рецепты» по изготовлению произведений разных жанров – с указанием тем, сюжетов, героев и даже художественных средств. Причем в отличие от теоретиков ЛЕФа и ЛЦК, многие из которых выступали и как писатели, критики РАППа оставляли за собой только пространство сугубо административно-критической деятельности.

В домашнем архиве Платонова сохранились рукопись и машинопись статьи «Фабрика литературы». На машинописи статьи – две авторские датировки ее текста. Первая, вымаранная дата – 1926 год (июль – август); вторая – 6 декабря 1927 года. Первоначальный адресат статьи – журнал «Октябрь». После резолюции ЦК РКП(б) 1925 года «О политике партии в области художественной литературы» РАПП, органом которой являлся журнал «Октябрь», объявит новую дискуссию – «по вопросам художественной платформы на основе заветов Маркса и Плеханова, на основе диалектического материализма». Об участии в этой дискуссии заявлял и Платонов, о чем свидетельствует его запись на первой странице машинописи «Фабрики литературы»: «Просьба напечатать эту статью в одном из ближайших №№-ов журнала. Можно сделать указание на дискуссионность статьи или вообще сделать редакционное примеч<ание> к ней. С тов. приветом Андрей Платонов» (Архив М. А. Платоновой). Очевидно, статья была возвращена писателю редакцией «Октября» и через год, в декабре 1927-го, он отправляет ее в «Журнал крестьянской молодежи» (второй адресат статьи – «ЖКМ» – указан также на первой странице машинописи). Именно в этом журнале 7 ноября 1926 года был опубликован рассказ «Как зажглась лампа Ильича». Вымарывая на первой странице «Фабрики литературы» первый адресат («Октябрь»), Платонов оставлял без изменения и текст статьи, и письмо в редколлегию: дискуссия о платформе пролетарской литературы продолжалась... Эта неизменность – важный показатель литературных взглядов Платонова 1926-1927 годов.

Искусство, как потение живому телу, как движение ветру, органически присуще жизни. Но, протекая в недрах организма, в «геологических разрезах», в районах «узкого радиуса» человеческого коллектива, искусство не всегда социально явно и общедоступно. Вывести его, искусство, из геологических недр на дневную поверхность (и прибавить к нему кое-чего, о чем ниже) – в этом все дело...

Говорят – пиши крепче, большим полотном, покажи горячие недра строительства новой эпохи, нарисуй трансформацию быта, яви нам тип человека нового стиля с новым душевным и волевым оборудованием. И так далее и все прочее. У писателя разбухает голова, а количество мозгового вещества остается то же (образуется т. ск., вакуум). Он видит полную справедливость этих умных советов, признает целесообразность этих планов и проектов, а кирпичей для постройки романа у него все-таки нет.

Искренние литераторы отправляются в провинцию, на Урал, в Донбасс, на ирригационные работы в Туркестане, в совхозы сельтрестов, на гидроэлектрические силовые установки, наконец, просто становятся активистами жилтовариществ (для вникания в быт, в ремонт примусов, в антисанитарию квартир и характеров, в склочничество и т. д.).

Писатель распахивает душу, – вливайся вещество жизни, полезная теплота эпохи – и превращайся в зодчество литер, в правду новых характеров, в сигналы напора великого класса.

Бродит этот человек чужеземцем по заводам, осматривает электрические централи, ужасается обычному, близорукий на невнятно великое, потом пишет сантиментально, преувеличенно, лживо, мучаясь и стеная о виденных крохах и ошурках жизни, сознавая потенциальное существование больших караваев высокой питательности. Получаются разъездные корреспонденции, а не художество. Получается субъективное философствование «по поводу», а не сечение живого по «АВ» с проекцией плоскости сечения в неминуемую судьбу этого «живого». А чтобы сечь живое, нужно его иметь, и иметь не в себе (в себе имеешь одного себя), а перед собой.