Фабрика мухобоек

Барт Анджей

К счастью, освободилось место на одной из скамеек, расставленных у стен коридора. Я плюхнулся на скамейку и вытянул ноги, потому что у меня сильно болела поясница. И тут заметил сидящую неподалеку даму в габардиновом пальто и бархатной шляпке-чалме, которая с возмущением на меня воззрилась. По всей вероятности, она прибыла на конференцию из заокеанского университета, не побоявшись тягот путешествия, пролетела не одну тысячу километров и теперь выступает в роли особы, не ведающей, что такое политкорректность. На минуту я снова почувствовал себя истинным лодзянином и, чтобы вырвать у злобной бабы ядовитые зубы и позволить увезти

из города приятные воспоминания, выпрямился и подобрал ноги. В награду из-за пожилой женщины высунула изумительную рыжеволосую голову ее дочка – сомнений в этом не было, настолько они были похожи, – и улыбнулась мне одними глазами. Я ответил ей полуулыбкой, но она, смутившись, отвернулась.

В зале стало душно. Регина вынула из сумки театральную программку, еще довоенную, и принялась ею обмахиваться. Время от времени, чтобы не смотреть на очередного свидетеля, она в нее заглядывала, пытаясь воскресить в памяти воспоминания о тех январских днях, когда она приехала в Лодзь навестить родителей. Городской театр, 1939 год. Юлиуш Словацкий, «Кордиан». Хотя спектакль был поставлен самим Шиллером [18] , прекрасно оформленная программа показалась ей более удачной, чем представление. Сейчас, впрочем, она сомневалась, что была права.

18

Леон Шиллер (1887–1954) – польский режиссер, педагог, теоретик театра.

– Не стану скрывать, мы очень на вас рассчитываем, господин Кронштад. Вы налаживали производство повидла, затем руководили угольным отделом, а в конце были простым рабочим, то есть, вероятно, неплохо осведомлены обо всем, что происходило в гетто. – Регине показалось, что судья говорит чересчур доброжелательно.

– Ну, не обо всем… Но хочу сразу сказать: я страдал, глядя, как нами управляет этот тиран.

Лысоватый коротышка потолстел с тех пор, как она его видела в первый и последний раз. О том, чту, слыша такое, чувствует Хаим, ей даже думать не хотелось.

– Пожалуйста, поподробнее.

– Про мои страдания? – Кронштад состроил скорбную мину и пригладил волосы. Свои последние сто двадцать три волоса – она чуть не рассмеялась, когда ей это пришло в голову.

– Об этом позже. Начнем с негодных методов управления.

– Взять хотя бы распределение продовольствия… предпочтение отдавалось узкой группе людей. Начальники отделов, фармацевты, врачи, инструкторы, референты, офицеры полиции и вообще все, кто удостаивался милости председателя, получали дополнительные пайки не только для себя, но и для членов семей. Чем они это заслужили? Некоторые, признаюсь, делали кое-что полезное для общества, но большинство – просто карьеристы. Вопиющая несправедливость! Почему их родственники должны были лучше питаться? Почему им давали больше шансов пережить войну? За что, за какие заслуги? Я вас спрашиваю, господин председатель…

Последний вопрос Кронштад демонстративно адресовал Хаиму, а ведь Регина помнила, как еще не очень давно он на коленях о чем-то молил мужа. О чем именно, она не знала, поскольку поспешила выйти из комнаты, чтобы не быть свидетелем унижения этого жалкого человечка.

– Попрошу обращаться только ко мне, – одернул его судья. – Весьма похвально, что вы, хотя сами принадлежали к числу избранных, столь объективны в своих суждениях.

– Клянусь, это было нелегко – питаться не так, как другие. Но стыд заглушала гордость за тот огромный труд, что я вкладывал на каждой из занимаемых должностей. Часто мне приходилось ночевать в конторе, особенно когда мы выдавали уголь…

– Довольно об этом – вы вне всяких подозрений. Вернемся к председателю.

– Меня раздражали все эти торжественные собрания, юбилеи, выставки производимой продукции. Последнее еще понятно – нужно было постоянно рекламировать успехи Еврейского промышленного округа, как мы шутливо называли гетто. Но все остальное… это делалось только для того, чтобы воздавать почести председателю. Он приходил, кого-то хвалил, кого-то ругал, получал памятный подарок и расплачивался талонами для избранных. Омерзительно… – Дабы продемонстрировать, сколь велико его омерзение, Кронштад даже пошатнулся, будто под грузом тягостных воспоминаний. Регина подумала, что на провинциальной сцене он мог бы с успехом выступить в амплуа подлеца.

– Расскажите о концерте, который вас вынудили организовать.

Кронштад аж за голову схватился.

– Месяц подготовки, репетиции до поздней ночи. Я даже распорядился тайно закупить вино – чтобы после концерта можно было поднять бокал. И что получил в награду? Устную похвалу…

– Господа, теперь ваш черед задавать свидетелю вопросы. Получите и вы удовольствие от общения с таким замечательным человеком… – сказал судья, а Кронштад скромно улыбнулся.

Борнштайн встал. По его лицу нельзя было сказать, что он предвкушает удовольствие от общения с Кронштадом.

– Это, конечно, председатель настаивал, чтобы его чествовали так пышно?

Кронштад чуть-чуть смутился.

– Не сказал бы. Все отделы по своей инициативе устраивали подобное, не могли же мы ударить в грязь лицом. Ну и, что уж скрывать, хотелось ему понравиться.

– С какой целью?

– Он ведь был хозяином, от него все зависело.

Неожиданно со своего места подал голос прокурор:

– Вам не нравились методы правления Румковского, то есть, если я правильно понимаю, подхалимство было, так сказать, вынужденным.

Регина больше не могла сдерживаться. Она встала, подошла к Борнштайну и уже открыла рот, но тот, повернувшись к ней, шепнул:

– Я знаю, вы превосходный юрист, и счел бы вашу помощь для себя большой честью, но, увы, должен справляться сам. Так мы договорились с судьей. Для меня это редкостный шанс…

Возвращаясь на место, она успела коснуться плеча Хаима. Не отрывая взгляда от Кронштада, он потрепал ее по руке.

– Вынужденное – вот подходящее слово. Конечно, он не стоял над нами с палкой – нас вынуждала сама ситуация! – Кронштад явно обрадовался подсказке. – Кроме того, я его боялся…

– Старого человека? – спросил защитник.

– Он не обычный человек. Если впадал в ярость, под руку ему лучше было не попадаться. Те, кто знали его раньше, говорили, что власть подействовала на него, как шпанская мушка. Он помолодел, стал намного бодрее. Взять хотя бы это бракосочетание в гетто. Я на двадцать лет его моложе, но никогда б не рискнул жениться на такой молодой и красивой женщине…

Регине было наплевать, что все на нее смотрят, и только для блага дела она удержалась, чтобы во всеуслышание не произнести что-нибудь оскорбительное.