Фабрика офицеров
Шрифт:
— Ну, хорошо, — сказал Федерс, — я тебя спросил, ты ответил. Но у меня к тебе еще вопрос. Я вот вижу тебя в таком состоянии здесь и боюсь, что ты не хочешь изменить своего положения. Ты не можешь поступить иначе. Это так?
Крафт медленно встал, посмотрел на Федерса и только потом сказал:
— Так! Я не хочу и не могу! Я знаю только то, что когда-то должен настать конец этой вечной и бесконечной лжи, которой я сыт по горло!
— Ты же не один, Крафт.
— Разумеется, нет, но кто-то должен же начать и четко сказать все, что он думает. Я почти задохнулся в этом трусливом обмане, который превращает молодых порядочных парней в убойный скот. И потому я хочу сделать только то, к чему всегда стремился ты сам: научить людей думать. В конце концов, они должны начать думать обо всем, пусть их будет только трое или четверо, но пусть они придут к пониманию.
— В твоем учебном отделении таких набралось шесть человек, Крафт, по меньшей мере шесть.
— Это хорошо, — промолвил Крафт. — Значит, все было не напрасно.
— Крафт, ты всех нас посрамил, и не в последнюю очередь меня, — печально произнес капитан Федерс.
— Я меньше всего к этому стремился, Федерс. Я прошу тебя верить мне. Однако я отмежевываюсь от всех, кто думает точно так же, как и я. У меня была тяжелая юность, я одинок, у меня нет ни родителей, ни родственников, так что мне нечего терять, кроме того, что обычно называют честью.
— А Эльфрида?
Обер-лейтенант Крафт отвернулся, посмотрел на пустой стол, все еще освещенный ярким светом лампы.
— Эльфрида, — с трудом выговорил он, — это единственное, что меня огорчает. Сначала все выглядело так просто и приятно. Однако она дала мне гораздо больше, чем я ожидал, и ожидал не только от нее самой, но и от людей вообще. К счастью, она здорова и полна сил, ее сильный характер поможет ей преодолеть все. Она вполне заслуживает, чтобы рядом с ней был хороший, чистый, простой мужчина, и она найдет себе такого. Я думаю, что для нее будет лучше, если она меня потеряет.
— Ну что ж, хорошо, — твердо произнес Федерс, — ты решил стать жертвой! Я тебя понимаю. В основном я и сам тоже готов, давно уже готов пойти по такому пути.
— Нет, — сказал Крафт. — Ты — нет! Ни одна жертва не должна быть бессмысленной. Я свою поминальную речь произнес, этого достаточно. Тебе же нужно сделать по крайней мере еще три вещи: ты должен и дальше заботиться о наших калеках, ты должен выпустить на свободную дорогу наших фенрихов, и они должны приехать к своим солдатам с новыми и ясными мыслями. Ты должен доказать своей жене, что беззаветная, самоотверженная любовь многого стоит.
— Хорошо, — проговорил Федерс растроганно, — я вижу, нам уже ничем не поможешь. Возможно, ты меня сейчас приговариваешь к временному повешению. Ах, чертовски трудно жить в сегодняшней Германии!
Генерал-майор Модерзон сидел за своим письменным столом точно так же, как он сидел и раньше: прямо, спокойно. Его мундир был безукоризненно отутюжен, на нем ни одной пылинки. Левая рука генерала лежала на столе, в правой он держал карандаш.
— Это все на подпись? — спросил он.
Перед ним стояли обер-лейтенант Бирингер и Сибилла Бахнер. Оба послушно кивнули и вопросительно посмотрели на него. Однако генерал, казалось, не замечал их взглядов: он просматривал последние бумаги.
— Тем самым, господин генерал, — докладывал Бирингер, — практически шестнадцатый выпуск можно считать завершенным, с точки зрения штаба, разумеется.
— Я этого добился, — проговорил генерал, захлопывая папку с документами.
— На семь дней раньше срока, — заметил адъютант.
— Как раз в самое время. — Генерал встал. — Вам удалось разыскать старшего военного советника юстиции Вирмана?
— Как вы распорядились, господин генерал, — ответил адъютант. — Он ожидает в приемной.
— Великолепно, — сказал Модерзон и с такой благодарностью посмотрел на своего адъютанта и на секретаршу, с какой он никогда не смотрел на них раньше. — Я хочу сказать вам обоим, что я был очень рад работать вместе с вами. Благодарю вас.
— Господин генерал, — начал адъютант, расчувствовавшись, — как прикажете понимать ваши слова?
— Понимайте так, что с сего момента наши с вами пути разойдутся.
— Не может быть! — испуганно выкрикнула Сибилла.
Модерзон скупо улыбнулся и сказал:
— Фрейлейн Бахнер, работая вместе, мы никогда не проявляли своих чувств, я думаю, что не стоит изменять этому правилу и в последний момент. Прошу вас.
Сибилла Бахнер стояла бледная, она тяжело дышала, стараясь взять себя в руки. Спустя несколько секунд она сказала:
— Прошу извинить меня, господин генерал, — и, отвернувшись, вышла из кабинета.
Генерал посмотрел ей вслед, а затем сказал, обращаясь к адъютанту:
— Мои личные вещи вы возьмете у меня в квартире, они собраны. Возьмете то, что сочтете необходимым. Если фрейлейн Бахнер будет изъявлять желание что-то сделать для меня, передайте ей, что я был бы рад, если бы она стала ухаживать за могилой лейтенанта Баркова, моего сына. А теперь пригласите ко мне старшего военного советника юстиции Вирмана.
Адъютант на несколько секунд замешкался. Он смотрел на генерала и мысленно подыскивал какие-то слова, которые должен был ему сказать, но он быстро сообразил, что никаких слов, которые могли бы тронуть генерала, он все равно не найдет. Он склонил голову так, что можно было подумать, что он поклонился. И вышел.
В кабинет Модерзона вошел Вирман. Он был явно взволнован. Лицо его покрывали красные пятна. Он приближался к генералу с таким видом, с каким охотник приближается к опасному зверю.
— Господин генерал, — живо начал Вирман, — я должен сообщить вам, что положение вещей вынуждает меня привлечь для допроса и вас. Хочу сообщить вам, что в этом случае я имею на это полное право, данное мне верховным командованием вермахта.
— Я это знаю, — коротко ответил генерал.
— Сожалею, но я должен сообщить вам также, — продолжал Вирман, — что без вашего допроса я никак не смогу обойтись. К тому же хочу разъяснить вам, господин генерал, что я, в случае необходимости, могу воспользоваться даже правом на арест.