Face-to-face
Шрифт:
Водитель или был глуховат, или вообще думал о своем и не слушал, потому что он никак не отреагировал, лишь промычал что-то невнятное. Петр Эрнестович, обычно выходивший из дому на пару минут позже племянницы, как раз в этот момент открыл заднюю дверцу и бодро произнес:
— Приветствую, Михаил Егорович. Что ты там рассказываешь, Танюша?
— Ничего, я стихи вслух повторяю, — безмятежно проговорила Таня, — нам наизусть по литературе задали.
— Наизусть? Н-да, сейчас в школе много задают, в наше время жить было легче, — он уселся на заднее сидение, пристроил рядом с собой массивный портфель с бумагами
— Не помню, Пушкин, кажется. Или нет, Маяковский. Стихи у него такие есть — о советском паспорте. Прямо за душу берет!
Покачав головой, ее дядя открыл папку и начал читать, делая пометки. Еще месяца три назад он, наверное, сказал бы что-нибудь шутливое, но с того дня, когда случайно проявились необычные способности племянницы, ему становилось неуютно в ее присутствии. На углу девочка вышла из машины, и Петр Эрнестович, проводив глазами шагавшую вдоль Суворовского проспекта тоненькую фигурку с болтавшейся на боку сумкой, с невольным облегчением вздохнул, подумав:
«Нет, нельзя так напрягаться, я даже говорю с ней каким-то неестественным тоном. В конце концов, у Людмилы ЭТО появляется только в минуту сильного волнения или всплеска эмоций. У Танюши, наверное, тоже. Злата считает, что даже Сережа с Натальей не должны ничего знать. Что ж, она, возможно, права — это осложнит отношения девочки с родителями. Люди не выносят, когда за ними подсматривают — пусть даже самые близкие. А ведь тут не то, что подсматривать — тут словно все внутренности вывалены наружу. Злата относится к этому спокойно, но я…»
Сергей вернулся через неделю — усталый и посмуглевший под украинским солнцем. Ночью он овладел женой с такой торопливой горячностью, что потом, остыв, ощутил неловкость и начал извиняться:
— Прости за грубость, но я никогда так не скучал без тебя. Неделя, а казалось, что год прошел.
— Что ты, Сережа, все хорошо, — протянув руку, Наталья ласково погладила его по щеке. Ласково и… безразлично. Взгляд ее, устремленный в потолок, казался застывшим.
— Недели через две мне, скорей всего, опять придется лететь, — осторожно сказал он, виноватым тоном. — Если честно, то надо бы пораньше, но неловко — Петька каждое утро тратит лишний час, чтобы отвезти Таньку. Школа закончится, тогда поеду.
— И куда же на сей раз — опять в Киев? Интересно, что это вдруг тебя так туда потянуло? Или, может, это кто, а не что?
Наталья изо всех сил старалась, что бы в голосе ее муж услышал досаду по поводу его предстоящего отъезда и скрытую ревность. Ничего этого она абсолютно не чувствовала, но сыграть ей удалось хорошо, и польщенный Сергей, засмеявшись, шутливо взъерошил волосы жены, а потом легонько куснул зубами мочку ее маленького уха.
— На этот раз можешь не ревновать, я отправляюсь в резиденцию Рустэма Гаджиева и задержусь там, возможно, дней на десять. Потом вернусь и буду полностью в твоем распоряжении.
— В совхоз? — она искренне удивилась, потом вспомнила: — Ах, да, я и забыла — у вас же там какая-то база. Что ж, повидаешь Халиду, я беспокоюсь, как она.
— Халиду? — удивился Сергей. — Разве она сейчас не в Москве? Ей в декрет ведь только в июне.
— Она
— Ну, это ты зря.
— Нет, ты представь, мне просто стало обидно! Мы ведь сто раз все это обсуждали, и я, как медик, убедила ее, что рожать лучше в Москве — у нее все это время было стрессовое состояние, врачи опять предполагают многоплодную беременность, да мало ли какое осложнение! Она согласилась, договорились, что я к родам приеду помочь, мне пришлось специально обговорить с нашим главврачом, что я месяц отработаю в две смены, потом возьму отгулы. Месяц я почти не выхожу из поликлиники, дома не бываю, Таньку вообще не вижу, и вдруг мне звонят и сообщают, что моя помощь ей особо не нужна, она решила рожать в своем совхозе. Некрасиво, тебе не кажется?
— Ладно, ничего страшного — ты возьмешь свои отгулы, и мы съездим в Сочи. Лучше скажи, как Халида себя чувствует?
— Очень подавлена, я поэтому даже не стала ее по-настоящему упрекать. Иногда я думаю, что зря мы от нее все скрыли. Знаешь, она объяснила, что так внезапно сорвалась с места, потому что вдруг решила, — голос Натальи сорвался, и она всхлипнула, — она решила… Она надеется увидеть Юру. Ты ведь знаешь, у него это было идеей фикс — каждый год непременно приезжать на могилу Лизы в день, когда… В годовщину.
Из груди Сергея вырвался горестный вздох:
— Боже мой, бедная девочка! Не знаю, возможно, нам и вправду не стоило скрывать — нужно было подготовить ее, как-нибудь осторожно сообщить. Но ее мать так настаивала, так требовала молчать, что мы просто не имели права идти ей наперекор. Понятно — Фируза боится за дочь и будущего внука.
Наталья снова всхлипнула и сердито потрясла головой.
— Если она так заботится о дочери, не надо было позволять ей уезжать из Москвы! Вообще потрясающая женщина — сколько раз мы с ней говорили, и она каждый раз всерьез уверяла меня, что переломы их знахари вылечивают за одну неделю, а их повивальные бабки дадут фору любым столичным гинекологам.
Сергей осторожно провел рукой по спутавшимся волосам жены.
— В совхозе действительно прекрасные акушерки, — мягко сказал он, — насчет этого ты можешь не волноваться. Если возникнут какие-то осложнения, то Халиду отвезут в Тбилиси. Рустэм говорил мне, когда мы в последний раз виделись, что по новой дороге от них доехать на машине до Тбилиси — всего ничего. Ильдерим каждое лето привозит к родителям семью и приезжает к ним из Тбилиси — раза три-четыре в неделю.
— Ильдерим? — она внезапно напряглась, стараясь задержать участившееся дыхание, и села, почти сбросив ноги с постели.
— Ты что? — удивился муж, протягивая руку ей вслед.
— Мне… в туалет.
Наталья скользнула в сторону, избежав прикосновения ладони Сергея, чтобы он не ощутил бешеную пульсацию сердца в каждой клеточке ее тела. Когда вернулась, муж уже спал, лежа на спине, и тонко очерченное лицо в тусклом полумраке казалось беззащитным и удивительно юным. Постояв рядом, она вздохнула и, наклонившись, нежно поцеловала его в лоб. Сергей не проснулся — ему вновь снилась Таня. И опять она, глядя в сторону, говорила ему странные слова: