Шрифт:
Наверное, так было каждый день. Вернее, с тех пор, как Алёшка уехал из деревни куда-то в город. «На заработки», как объяснил он тогда. Старик всё время посматривал в окно, поджидая его, как бы угадывая, с какой стороны он должен появиться. Дед был давно в годах: худой, с сухим морщинистым лицом, с хрипотцой в голосе и слишком седыми волосами. Шестьдесят восемь лет! Стоило только подумать! Хотя на вид ему можно было дать и все восемьдесят. Жил он один. Старуха померла давно. Ещё Лёшке не исполнилось и десяти. Лишь изредка к нему приходил соседский пацан – Юрка. Длинный, сероглазый, растрёпанными, как мочало, волосами и такой же худой, как и дед. Они подолгу беседовали в тихой, полупустой стариковской избе. Дед любил этого умного парнишку.
– Не было писем-то? – деловито осведомлялся Юрка.
– От кого? – как бы просыпался от своих мыслей дед.
– Ну, от Лёшки?
– Нет. Ты что забыл, когда он последний раз писал что ли?
– Ну, было до Нового года как-то. Открытку присылал, – не унимался Юрка. – И всё.
– Так ведь не только ему там письмами-то заниматься, в городе-то, - с заметной болью проговорил старик, как будто ему задели старую рану. – Всё-таки работает ведь. Но «кем», старик не знал. Да и Юрка не стал спрашивать. Он знал, что дед всё равно не ответит на его вопрос. А если и ответит, то всё равно… не надо.
Для старика такие воспоминания о сыне больно отзываются в его сердце. Иногда он жалеет и злится, что Лёшка, бросив его на старости лет, уехал неизвестно куда и зачем. А иногда – гордится этим:
– Глядишь, в люди выбьется, - говорил он всем, кто ни спрашивал его об этом. Наверное, хоть ты и мужик, а разлука всё равно делает своё дело. Жжёт в сердце всё больнее и больнее.
– А чего не съездишь? – совестливо спрашивал Юрка.
– Ну да! – с досадой в голосе говорил дед, - На мою пенсию много ли накатаешь? Отсюда выехать-то как-нибудь выеду, а вот обратно, скажи, приеду? Сейчас ли раскатывать! Было время – ездил.
Хоть и отговаривался он так, отшучивался, а всё равно хотелось съездить, посмотреть, как он там? И если бы проблема не упёрлась в деньги, он бы давно уже, хоть завтра, отсюда уехал. А может, и не деньги держали старика на привычном месте. Кто его знает.
– Вот помру, кто тогда спроводит в последний путь? – с обидой говорил дед. – А ты – «ехать»! Легко сказать: «Дедушка – езжай»! А я сына жду. Не он, давно бы уже «упаковался». Да вот, вижу, не время, – разошёлся старик.
– Да ладно, чего ты… Я так… - стал оправдываться Юрка.
Вообще, Юрка не любил разговоров на вот эту «дурацкую», как он говорил, тему о смерти и сам пожалел, что спросил. Не нравилось, что вот так вот нудят. Он считал, что если тебе положено умереть в такой-то срок, то ты и так в этот срок умрёшь. Но зачем же раньше времени собираться? Может, Юрка оттого и не сходился со стариком, потому что ему было всего пятнадцать. Что он видел в отличие от старика? Но то, что Юрка, хоть и мал, а сердце в нём заложено большое, старик знал.
Частенько, каждую субботу, устав от пустых переживаний и бессмысленных ожиданий у окна, дед «поддавал». Порою в одиночку.
– А что, - говорил он тогда заплетающимся, как будто, ватным, языком дед, - не могу хотя бы раз, под выходной? – уставив бессмысленные глаза в собеседника.
– Что я,… чем я… хуже остальных? – аккуратно подбирая слова, говорил он. Но на него мало кто обращал внимание в таком состоянии, потому что знали, что уж если Трофимыч «не стоит на ногах», то он опять начнёт про своего Лёшку и говорить с ним тогда – просто бесполезно. Он начинал ругаться, обзывать, одновременно спрашивая совета и его, как правило, давно и очень быстро переставали слушать. Даже Юрка, когда видел старика в изрядном подпитии, не переставал тому удивляться, даже если такие субботы затягивались на недели:
– Ого! Где это ты так? Но дед неопределённо махал рукой.
– Они не поймут, - уже жалея, говорил Юрка. – Чего ты там выколачиваешься? Но старик, из-под белых, густых бровей, бросал свой грустный взгляд куда-то в сторону. А по его щеке, невольно катилась, похожая на каплю дождя по весне, такая же редкая, слеза.
– Может, не надо было тебе, а? – не переставал спрашивать Юрка. – Чего ты им докажешь? Старик, то ли от нажитой годами глухоты, то ли от наплыва чувств, уже не слышал последних слов. Конечно, им было не доказать, но и он никому ничего не хотел доказывать. Просто иногда появлялась та редкая минута в жизни, пусть за рюмкой-другой, где, освободившись от своего домашнего одиночества, хотелось просто выговориться. А ему всегда говорили одно:
– Набрался ты, Трофимыч, и городишь всякую ерунду. Сам-то ты соображаешь, что ты говоришь?
Ну, или полегче:
– Да приедет твой Лёшка! Никуда он не денется. Чего ты взялся ныть?
И он опять оставался ни с чем. Никто и никогда не видел, как он, облокотившись на стол, тихо плакал. Все знали и видели, с какой завидной регулярностью старик таскал письма на почту. Ему было обидно и больно, и он не понимал, почему всё так оно и есть? Даже молоденькая, нервная женщина, сидевшая в этом самом окошке и принимала всё от писем и телеграмм до посылок и бланков с начислениями пенсий, однажды подлила масла в огонь:
– Лёшка уже, наверно, купается в твоих бумажках, Трофимыч! Что ты суёшься с ними, как курица с яйцами, как будто что-то от этого изменится? – сказала она своим сухим, конторским голосом, когда тот снова пришёл на почту. Последние слова особенно задели деда: «Как будто, что-то от этого изменится».
– А вы что, за себя переживаете? – начинал терять терпение и дед. – Вам работы прибавиться?
– А ты здесь не хами! – повысила голос и она. Здесь не базар, чтобы орать. Но, видимо, чтобы поскорее отвязаться от старика, она, не теряя своего воинственного настроя, бросила:
– Давай своё письмо!
Дед, не ответив на это, молча протянул смятый конверт и поспешно вышел. Настроения не было.
Лёшка не писал давно. От той новогодней открытки, о которой говорили они с Юркой, прошло полтора года. Потом – всё. Ему советовали съездить, но дед отнекивался, ссылаясь на болезнь. Но это было всего лишь для куража. На самом деле дед видел в сыне большого человека в этой самой Астрахани, хотя и не знал, что Лёшка давно уже рванул на Север. Женился. Да так, видимо, «удачно», что не соизволил ни приехать, ни написать. Хотя, он и раньше был таким. Но всё же изредка отписывал старику. Письма были короткими – по пол-листа. Казалось, что когда Лёшка их писал, то всё время куда-то спешил, отправляя наспех эти «полуфабрикаты». И вот теперь перестал совсем.