Фаина Федоровна
Шрифт:
Мы шли с Фаиной Фёдоровной по пустынной ночной улице, нам в макушки светила луна. Я задрала голову в небо и долго смотрела на неё. Луна мне улыбалась. Я сделала «карусель» в воздухе своей сумкой и стала хохотать.
Вообще-то у меня есть учёная степень. Без учёной степени теперь как-то неприлично. Иногда я даю больным свои визитки, там написано: «Кандидат медицинских наук». Я даже горжусь своей кандидатской. По насыщенности она не хуже, чем многие докторские, выполненные особенно в годы перестройки. Но теперь одной кандидатской мало. Многие любят, чтобы их консультировал доктор
Я никогда не занимала никакой административной должности. Как-то мне предлагали, но я отказалась. Не потому, что боялась не справиться, мне нравиться быть только врачом. Я люблю лечить, и не хочу устанавливать новые правила, вводить какие-то «монетизации». За много лет я убедилась, что больным от всех этих новшеств лучше не становится. Я просто хочу, чтобы мне не мешали. Мне нравится, когда у меня звонит телефон.
Только что я сейчас могу сказать больным? Извините, меня отсюда могут выгнать?
Я вытираю мокрые щёки и отхожу от окна.
Звонит телефон.
–Ольга Леонардовна, вы ещё не уехали?
–А кто это?
–Олег Сергеевич.
Я не сразу соображаю, что «Олег Сергеевич» это и есть Олег, мой коллега, с которым я недавно разговаривала в буфете. Раньше он мне никогда не звонил.
–Нет. Не уехала.
–А вам, случайно, не в сторону пятой больницы?
–Мне дальше. Но мимо.
–А не подбросите меня?
Я колеблюсь.
–Я ещё должна одеться…
–Если вы не против, я подожду вас у выхода.
Я одеваюсь и выхожу. Закрываю своим ключом нашу комнату. В коридоре перед дверью стоит Бочкарёва. Тот же красный велюровый костюм, та же тельняшка.
–А Дарья Михайловна уже ушла?
–Да.
–Вы не знаете, она завтра будет?
–Должна. А почему бы ей не быть?
–Ну, говорят же, что больницу расформировывают. А как же со мной?
–Я не знаю. – На меня вдруг наваливается усталость. – Завтра Дарья Михайловна всё вам расскажет.
Я ухожу, а Бочкарёва всё ещё стоит, будто не веря, что в нашей комнате уже никого нет. Как же я забыла взглянуть, болтается ли всё ещё тампон на её тапке? Мне жаль Бочкарёву. Зря Даша не зашла к ней. Весь вечер и ночь Бочкарёва будет мучиться, проигрывая варианты своей дальнейшей судьбы.
На парковке уже много свободных мест. Дождь не такой сильный. Я натягиваю на голову капюшон и оборачиваюсь, смотрю на больничное здание. Серый бетон. Между блоками щели, на пандусе асфальт весь в ямах. Это «скорые» бесконечно въезжая и выезжая, годами раздавливали асфальт. Въездные ворота – толстенные бетонные столбы, образуют прямоугольную арку. Ещё один портал. На столбах граффити. Надеюсь, с благодарностями врачам. Всё это, мягко сказано, обветшало. Но всё это можно отремонтировать, подновить. Заделать, покрасить. И больница останется жить. «Скорые» будут приезжать, больные будут поступать и будут выписываться.
Как выразилась сегодня наша заведующая?
«Мы столько лет ели деньги из бюджета».
Неужели мы не принесли никому пользы?
Вот подходит Олег. Он в плаще, с непокрытой головой. Я даже не замечала, что он, оказывается, светловолос. Сейчас под дождём волосы у него намокли и выглядят темно-русыми. В отделении мы все в колпаках, в пижамах. Роботы-муравьи. Выходим на улицу – друг друга не узнаем. И кожа у него светлая, как у природных блондинов. У Фаины Фёдоровны была такая же. У неё на щеках часто горел румянец – от малейшего волнения подкожные капилляры напитывались кровью, и разливались гипертоническими червячками. Я хочу посадить Олега сзади, но он, как многие мужчины, садится вперёд. Я выезжаю с парковки, стараясь не обращать на него внимание. Я не привыкла, что в моей машине ещё кто-то есть, кроме меня, и поэтому немного нервничаю. Включаю радио. Автоматически убавляю звук. Он спрашивает, будто мальчик, случайно попавший к кому-то в гости.
–А что, здесь переключатель громкости на руле?
–Да.
–Круто.
Я взглядываю на Олега.
–А у меня машина не новая. – Щёки его сейчас тоже заливает лёгкий румянец, прямо зорька.
–Жена на машине девчонок возит. Занятия всякие…
Мне совершенно не интересно знать про его жену. Я спрашиваю, чтобы сменить тему:
–Вам зачем в пятую больницу?
Он вдруг напрягается всей фигурой, лицом.
–Хочу с главным врачом поговорить.
–Вы с ним знакомы?
–Если б был знаком…
Мы едем сквозь дождь, но всё равно как-то ощущается, что уже весна. Воздух, наверное, другой. В нём преломляется свет по-другому, по-весеннему.
–Думаете, главный будет с вами разговаривать? Сейчас всё ведь через резюме.
–А я хочу сам занести ему в приёмную своё резюме.
Я молчу, выказывая этим свой скепсис.
–Слушайте, в этом городе я один, кто делает такие операции. Это не нонсенс, что я вернулся после обучения из Германии и оказался никому не нужным? И не нонсенс, что меня сокращают без предоставления места работы?
–Вам грант кто давал?
–Академия наук. Между прочим, самая главная. Российская.
–Ну, вот. Туда и засуньте своё резюме. – Ёрничаю я.
– Вы ехали от них, а приехали сюда. А отсюда вас никто не посылал.
Обычно я не разговариваю так грубо, но сегодня уж такой день.
Олег молчит, отвернувшись к окну.
Я въезжаю на парковку пятой больницы. А это не нонсенс, что сократят и меня хотя, положа руку на сердце, в городе не так уж много опытных врачей. А я – одна из лучших.
–Кстати, мне непонятно, а куда они денут мой ушной микроскоп? – вдруг говорит Олег.
–Микроскоп можно продать. Спросите, может вам продадут.
–Зае…ь.
–Опять же, амортизация… Сколько ушей-то прооперировали?
И мы с ним вдруг нервно смеёмся. Смех этот через силу.
Я подвожу Олега к центральному входу, останавливаюсь.
Я смотрю, как он идёт к дверям – сутулый, худой и всё равно похожий на молодого, побитого и голодного волка. Волчка.
Может, мне тоже сходить в пятую?