Фаина Федоровна

Степановская Ирина

–Помогите же! – отчаянно завопила мать.
– Он задыхается!

Я схватила ребёнка, перевернула вверх ногами. Рот у него был открыт, из него ползла на пол вязкая, розовая слюна, а по полу расползалась рвотная лужица.

Мать что-то кричала, я не слышала что. Я вытащила из кармана ложку Хечинашвили, она оказалась совершенно бесполезной. Я бросила ложку. Пацан снова закашлялся, судорожно вдыхая.

Я приподняла его, болтающегося вниз головой, и сильно тряхнула. Его опять стало рвать. Я сунула его в руки матери и плюхнулась перед ним на колени. Моя прекрасная, дефицитная, дорогая, замшевая тёмно-серая

югославская туфля слетела с ноги и отскочила в сторону. Я этого не заметила. Я схватила одной рукой его голову и прижала к себе, а пальцы другой руки просто сунула ему в рот. Непроизвольно он меня куснул, и в этот момент среди остатков рвотной массы и среди носоглоточной слизи я нащупала что-то скользкое, но твёрдое. Вслепую я захватила этот предмет и вытащила наружу.

Это была пуговица. Оранжевая пуговица с его кофты. Она бочком своим просвечивала сквозь слизь, в которой пряталась, как ягода облепихи под серебристыми листьями. Я машинально взглянула на кофту мальчишки. Там, где пуговица оторвалась, ещё и нитки торчали. А остальные пуговки были красные.

Пацан, наконец, заревел во всю глотку, вздохнул, задышал. Мать стала вытирать ему лицо своей юбкой. Я встала с колен и попрыгала на одной ноге за свалившейся туфлей.

В этот момент вошёл врач. Лицо у него было скучное и усталое.

–Что тут у вас?

–Инородное тело вам привезла. Вот оно.

Я показала врачу оранжевую пуговицу и пошла к раковине смыть слюни, рвоту и слизь.
– Край один отломлен. Но достаточно острый, – я потрогала край пуговицы пальцем.
– Он-то и вызвал кровотечение по задней стенке глотки.

–А-а… – Доктор не выказал ни радости, ни огорчения. Он повернулся к матери.

–Умойте ребёнка и пойдёмте, я его осмотрю.

Они ушли. Мальчишка то ли икал, то ли всхлипывал по дороге. Через некоторое время он опять заорал. Видно врач стал осматривать его.

Я вытерла вафельным полотенцем руки и тупо смотрела на себя в зеркало над раковиной, прислушиваясь к звукам.

Пришла фельдшерица. Недовольно посмотрела на меня, на раковину, на лужу на полу.

–Передайте им это, – я протянула пуговку фельдшерице.
– Может, захотят сохранить.

–Ничего я не буду передавать. Стол ещё пачкать…

Перевозку «Скорая» мне прислать отказалась. Пришлось ехать назад на троллейбусе без билета. В запале я не взяла с собой ни сумку, ни деньги.

Насколько я знаю, в любом ЛОР-отделении есть специальный стенд, на котором на всеобщее обозрение выставлены предметы, которые извлекают врачи из ушей, горла, носа и даже пищевода своих пациентов. У нас такой тоже есть. Среди экспонатов рыбные, птичьи и мясные кости, зубные протезы, орехи, булавки, бусинки, пуговки, а иногда и пули, и осколки снарядов. Однажды я вытащила из глоточной миндалины рыболовный крючок.

Интересно, куда теперь денут наш стенд? Выбросят? Ту, самую первую, мной извлечённую оранжевую пуговку, я так и оставила в приёмном. Зря, наверное. А что бы я с ней делала? Бросила бы куда-нибудь в ящик? Даже странно сейчас об этом думать.

–Ложку Хечинашвили простерилизуйте, – сказала я Фаине Фёдоровне, уже под вечер, когда вернулась из стационара – потная, измученная, голодная. Больных в коридоре осталось немного.
– И дайте марлю, туфли оттереть.

Испортила их. Жалко.

–Достали?

–Сама проскочила.

–Что это было?

–Пуговица. Я расшевелила её во время осмотра, она и поползла. В приёмном чудом поймала.

–Где он взял-то эту пуговицу? – Фаина Фёдоровна уже наливала мне чаю.

–С кофты оторвал, наверное. – Я стала пить, будто в первый раз отелившаяся тёлка.

–Ой, эти шалопаи всегда всё в рот тащат. Бутерброд вот съешьте. – Она поднесла мне на тарелке два бутерброда. Краковская колбаса на хлебе аппетитно блестела свежим жирком.

–Откуда вы взяли? Клянчили у Достигаевой? – Я куснула бутерброд.

Фаина Фёдоровна победно зарделась розовыми щёчками.

–Сама она принесла. Ничего я не клянчила. Все ведь понимают… Особенно, если врач хороший. Я больничный её вам оставила. Чтобы вы сами закрыли. Она уже выздоровела, завтра на работу выходит.

Я проглотила бутерброды, причесалась и села на своё место. В дверь колотили.

Мы принимали больных до ночи. Приняли всех. Причём под конец возникло впечатление, что сарафанное радио каким-то образом разнесло по округе, что в поликлинике происходит халява – ЛОР принимает без записи и талонов. Почему я так думаю? Потому что последние больные были уже совсем не больные, а так:

–Вы не можете посмотреть, что у меня в носу?

–Я пришла ухо проверить…

Когда наш коридор совершенно опустел, Фаина Фёдоровна сказала:

–А в холодильнике ещё масло, кусок сыра и две банки рижских шпрот.

–Кормилица вы моя.

Потом мы шли с ней из поликлиники пешком. Была уже ясная, звонкая осенняя ночь. Дошли до угла. Я остановились.

–Спасибо, Фаина Фёдоровна, что не ушли домой. Помогли мне с приёмом.

–Как бы я ушла?

–Ну, ведь рабочий день у вас уже закончился. Имели полное право уйти. Я бы и не обиделась…

–Знаете, Ольга Леонардовна, я думаю, на нас с вами напишут жалобу. А может и не одну. И знаете, как они все будут начинаться?

–Как?

–«Возмущены обслуживанием врача О.Л. Григорьевой и медицинской сестры Лопаткиной Ф.Ф.»

–Да ладно!

Но у Фаины Фёдоровны был большой опыт работы в нашей поликлинике. «Возмущена бездушным поведением и грубостью лор-врача Григорьевой.…» – читала я на следующий день в кабинете у заведующей нашей поликлиники жалобу мамаши. «…Она трясла моего больного сына так, будто хотела его убить…» «Таким врачам не место в нашей медицине!»

–Вот ты уехала, бросила больных в коридоре, – сказала мне заведующая, пока я читала жалобу.
– А если бы в это время из них кто-нибудь умер?

–А что я должна была сделать? – спросила я.
– Бросить тех двоих? Чтобы ребёнок в машине задохнулся?

–Не попадать в такие истории. – Сказала заведующая.

–А как не попадать?

Она промолчала, поджав губы.

Докладную на меня написала и регистратура.

«Из-за того, что ЛОР-врач Григорьева О.Л. вёла приём больных в неустановленное время ( до 23 часов) мы не могли вовремя закрыть отделение регистратуры и опечатать сейф с бланками листов нетрудоспособности. Весь день мы вынуждены были отвечать на возмущение и жалобы больных, которые не сумели попасть в этот день на приём».