Фаина Федоровна
Шрифт:
В буфете Олег со своим подносом подходит к моему столу.
–Не занято?
Я с набитым ртом киваю на стул. Около моей тарелки ещё и коробочка с бутербродами. Я захватила их из дома, но съесть решила здесь. После супа и куриной ноги. Видимо, стресс вызывает бешеный аппетит.
Быть счастливой нужно было учиться у Фаины Фёдоровны. Я помню, как она радовалась жизни каждое утро. Её жизнь, по крайней мере, в тот период, когда я её знала, была разделена на две половины. Моя – тоже. Но половинки у нас были разные. У Фаины Фёдоровны жизнь делилась на войну и после. У неё было совершенно другое мироощущение, не такое, как у меня. Она сама мне про это никогда не говорила, но я поняла это интуитивно. Она и о войне-то говорила очень редко, только в крайнем случае. И только уже спустя много лет я поняла, что я прошла по её жизни по самому незначительному краешку, так иногда бывает виден на небе узенький-узенький серпик луны. Хотя тогда мне казалось, что в наш отрезок времени мы с ней живём как бы на равных.
Я догрызаю куриную голень и злюсь. Ещё утром я была вполне счастлива. Я научилась делать себя счастливой. Довольствоваться тем, что у меня есть. В конце концов не так уж мало. Я всегда сыта, я езжу на своей машине, я лечу больных, у меня есть свой дом. У Фаины Фёдоровны этого не было. Но кто имеет право отобрать у меня то, что есть? Почему я должна чувствовать себя несчастливой из-за какой-то реорганизации здравоохранения? Я провела в этом здравоохранении столько лет, сколько некоторые не живут. Мой мир – это цвет кожи и крови, и разноцветная одежда больных, и пижамы врачей, и пёстрое постельное бельё на больничных койках и цветы, которые мне приносят в пластиковых прозрачных обёртках и белизна халата Фаины Фёдоровны… Так художники рисуют снег голубым, розовым, светло коричневым, зеленоватым, но для зрителя он всё равно белый. Наверное, мой счастливый мир раньше тоже был белым. Белым, как что? Как снег.
–Ну, и что вы на это скажете? – спрашивает меня Олег. Он ест рыбу и картофельное пюре, это дешевле. Разве мы с ним на «вы»? По-моему, он заговорил со мной впервые за всё время нашей совместной работы – года за три, или даже за четыре.
–Вы что имеете в виду?
–Наше с вами сокращение.
Я смотрю на него.
–Почему «наше с вами»? Мне никто ничего не говорил.
–Вы что же думаете, вас оставят?
–Не знаю. Я сегодня впервые услышала об объединении.
Он смотрит на меня не то чтобы рассерженно, недоверчиво.
–Да ладно вам делать вид. Вся больница гудит уже месяц.
Вот что значит, всегда садиться от всех в стороне. Дурная привычка. Все новости доходят в последнюю очередь.
–Возьмут Павла и Дарью, а нас с вами – кнопка «удалить».
Интересно, откуда у него такая уверенность?
–Или вы уже подыскали себе место? Поделитесь, куда? Может, меня туда тоже возьмут? – Он отодвигает вилкой рыбий хребет и доедает пюре, помогая себе кусочком хлеба.
Я вытираю руки салфеткой и открываю коробку с бутербродами.
–Берите. С колбасой.
–С какой?
–С докторской.
–Спасибо, не хочу.
Чай у нас в стеклянных прозрачных кружках – наливай из больничного титана, сколько хочешь. Я беру бутерброд, откусываю и запиваю чаем. Можно быть для всех – никакой. Можно выглядеть старой, старомодно одетой и разговаривать, как в прошлом веке. Но если ощущать себя вселенной, то старость не приходит. Вот в молодости моей я для себя вселенной ещё не была. А сейчас я не только сама по себе вселенная, для меня вселенная этот бутерброд.
–Вы что, правда, ничего не слышали?
Я перестаю жевать.
–А разве вам уже объявили, что вас сократят? Мне – не объявляли.
Взгляд у него исподлобья. Я впервые замечаю, что он похож на мультяшного волка. На задрипанного, испуганного, по-детски комедийного голодного волка со впалыми боками, который вечно попадает в дурацкие ситуации, потому что очень добрый в глубине души. Но душа Олега для меня закрыта.
–Ну-ну. – Он тоже стал пить чай, ссутулившись, опустив плечи. Сбоку от меня в окне серо-зелёным сияла улица. Из этого окна, выходившего в закуток проулка, не было видно ничего, кроме распускавшихся кустов. И белые занавеси в крупную ячейку не могли пригасить золотое сияние лопающихся почек.
Почему он сказал, что в новое отделение возьмут Павла и Дашу? Значит, всё уже решено и всем известно?
–Бл…ь! – Олег отодвинул тарелку и пристукнул кулаком по столу.
– И так денег ни на что не хватало, а тут ещё – безработный.
–Как-нибудь образуется, -сказала я, но в груди у меня будто ползала серая жаба.
–А как образуется? – Он посмотрел на меня так, будто это я выдумала реформацию. – В городе для ЛОР-больных было всего 120 коек. Шестьдесят у нас, и столько же в пятой. Теперь будет на весь город – шестьдесят.
Мне нечего сказать. В памяти всплывают лекари -муравьи, и в сравнении с муравейником наши дела кажутся из рук вон плохи.
–Я вообще не понимаю, кто будет делать операции на ухе?
Это он спрашивает меня? Он мог бы и не спрашивать, что я могу ему ответить?
–Я оперирую по квотам, – говорит Олег, будто я этого не знаю.
– Чтобы с этой квоты нормально заработать у меня должен быть поток больных. А мне их никто не присылает. Никто не хочет по поликлиникам выискивать стариков.
Я никогда не расспрашивала его о том, как он учился. Мы и вообще с ним раньше почти не разговаривали.
–В крайнем случае, если дети побогаче, они покупают своим дедушкам и бабушкам протезы. А можно вставить и чип. И слух будет, как в молодости.
Я думаю о том, что раньше таких больных вообще не лечили.
–Раньше всё было лучше, – вдруг ни с того ни с сего говорит Олег.
–Когда я пришла работать в поликлинику после института, в ней до меня врача не было семь лет. Это был ад.
–Зато я теперь сам должен за больными бегать? По полям, по лесам, по сёлам, по колхозам ездить? Можно такое представить? Реорганизация, блин!
–Колхозов нет давно…
–Я просто так сказал.
А у меня вдруг вырвалось, совершенно не к месту.
–А я, когда была студенткой, ездила в колхоз. На картошку.
Поколебавшись, он вдруг протянул руку и взял мой оставшийся бутерброд. Прекрасно, а то пришлось бы нести домой. Даша, кстати, бутерброды не ест. И, кофе тоже не пьет. Она ходит на фитнесс и пьет какие-то растворимые порошки из специальных коробочек. Зато Даша курит. Иногда. Редко. Длинные сигареты, пахнушие ванилью и вишнёвым вареньем. Мне нравится их запах. Это удивительно – наше новое поколение докторов. Сплошной здоровый образ жизни. Интересно, соблюдая такую правильность поведения, будут ли они счастливее? И проживут ли дольше?