Фаина Федоровна
Шрифт:
Но тогда я видела, что малец начинает пускать подозрительные пузыри уже и из носа, и изо рта.
–Вы не можете на минутку пересесть на кушетку? – говорю я мужчине.
–Я из-за уха третью ночь не сплю!
– Он тоже начинает орать.
– Я в очереди стоял четыре часа, я за талончиком в пять утра сюда приехал!!! Сначала меня обслужите. А потом уж кого хотите!
Ещё я ненавижу слово «обслужите». Но про очередь, про талончик – я знаю, это действительно всё так.
–Пересаживайтесь на кушетку! – командует Фаина Фёдоровна. Почему-то её мужик не смеет не слушаться. Нехотя он встаёт.
Женщина с младенцем тут же с размаху плюхается на его место. Младенец, утроив силы в крике, заезжает в своих грязных ботинках по моей юбке, белому халату и новым колготкам. Мало того, что мне больно, так и колготки я купила только вчера, а они дорогие. Краем глаза я замечаю, что на застёжках его красной кофты нет пуговицы. Остальные пришиты чёрными нитками. Неряха мамаша…
–Что случилось?
–А я знаю?
– Женщина мотает головой, пытаясь перекричать сына. Она тоже красная, потная и какая-то оголтелая.
– Я ещё вчера заметила, что у него из носа слизь идёт.
–Вчера заметили и сутки ждали?
–А вы меня не учите! Я думала, пройдёт… Может, просто так, поцарапал чем…
–Сколько ему?
–Год и семь.
Младенец опять успевает пнуть меня.
–Ноги его зажимайте между своих коленей, – я помогаю матери заталкивать эти беснующиеся и ужасно сильные для такого маленького ребёнка ноги между её ногами. Впечатление такое, будто дикий ор исходит не только из лёгких ребёнка, не только из его гортани, глотки и рта, а от всего его тела, включая одежду.
–Крепче держите его! Не позволяйте драться! И не отпускайте!
–А осторожней нельзя!? – орёт мать. Можно подумать, что это я колочу её ненаглядного, а не он меня.
Но я уже влипла. Я разрешила ей сесть на стул. Я взяла в руки инструмент, я спросила её, что случилось. Я влипла в эту ситуацию, как жвачка влипает в кожаное сиденье автомобиля. И не отцепишь, не ототрёшь, так и будет сиять грязным перламутровым пятном, пока не поедешь в химчистку.
И вот этот парнишка в синих штанах и красной кофте, (а ведь я даже не успела спросить, как его зовут) – он из списка Гингемы, из тех, о которых помнят. И как обидно, что я совершенно не помню сотни других, у кого всё прошло быстро, благополучно и, может быть, даже виртуозно.
Сначала Даша заглядывает в дверь:
–Ольга Леонардовна, к заведующей!
Потом Олег зачем-то заскочил. Буркнул:
–Всем велели собраться.
Не дали мне посмотреть моих больных. Боксёру только закончила перевязку.
–Идите в палаты пока. Освобожусь, снова всех позову.
В коридоре меня обгоняет заведующая.
–Мы ненадолго.
Это она всегда так говорит. Но как начнёт о чём-нибудь… Не меньше, чем минут на сорок.
Нашей начальнице – тридцать восемь. Она пришла, когда я уже проработала в этом отделении лет пятнадцать. Она считается креативной женщиной. Любимая её идея – монетизация медицинской помощи. Я всегда молчу, когда она доносит до нас свои мысли. Жизнь научила меня тому, что если ты – хороший врач, твоя помощь и так монетизирована. Но мне никогда даже не приходит в голову каким-то образом требовать деньги за то, что полагается делать бесплатно. Любимый конёк нашей заведующей – «Перечень платных медицинских услуг». Он постоянно расширяется и пополняется новыми графами. Конечно, утверждает этот список не она, и даже не главный врач, а кто-то там, о ком я никогда не думаю, но сам этот перечень мне мешает. Я, конечно, знаю, никто не имеет права требовать с больного деньги. А я и не требую, я не хочу ходить к следователю. Я не ставлю никому никаких условий, никогда ни у кого ничего не прошу. Но больные раньше сами клали мне конверты. Теперь я должна не только лечить, я должна помнить, что сколько стоит, заполнять какие-то квитанции, думать о каких-то процентах… Я теперь постоянно слышу разговоры о финансировании, закупочных аукционах – да, теперь вата и марля закупается на аукционах, кто не знает. И не только. Кстати, в далёкие времена самая лучшая вата была узбекской – из настоящего хлопка. Сероватая на вид, она впитывала превосходно. Фаина Фёдоровна каждый месяц выдавала мне большой пакет на мои ежемесячные нужды. Но я и об этом её не просила.
–Берите, берите… Зарплата у вас – кот наплакал. И в аптеке такую не купишь, в аптеке наполовину синтетика…
Но меня, в общем, не очень волнуют закупочные аукционы. Было бы где посмотреть больного. Больные сами всё купят, а я сама себя прокормлю. Но, конечно, операционная нужна. И перевязочная. Но разве я виновата, что больные хотят попасть ко мне, а не к кому-то другому? Я уже столько всего насмотрелась за свою жизнь, что уже не хочу ничему удивляться. Оставьте меня в покое, дайте полечить кого-нибудь.
Кабинет у заведующей небольшой. Мы сидим кучно, греем друг другу бока.
В отличие от Даши наша заведующая не красавица. Но она берёт хайпом. Она не вылезает из кабинетов начальства, она большая модница, у неё ультракороткая стрижка в четыре цвета и серьги длиной от мочек до ключиц, как у немолодой байкерши. Сейчас заведующая вдруг начинает нам рассказывать про стоимость койко-дня в отделении. «…Койко-день обходится непомерно дорого для бюджета города, а эффект лечения не оправдывает затраченные средства. Необходимы перемены.»
Про перемены я слышу уже давно и научилась не обращать внимания на их необходимость. Что в качестве перемен нам могут предложить? Не кормить больных? Организовать дневной стационар, а на ночь – по домам? Во-первых, всё это уже предлагалось, а, во-вторых, по опыту я знаю, что именно по ночам чаще всего случаются осложнения – кровотечения, подъём температуры и прочие гадости. Кроме того, ну как это, каждый день ездить после операции на перевязку, когда больному нужен покой?
–…К тому же сейчас сложилась многолетняя практика не делать вечерних обходов больных. – Серьги заведующей качаются в такт её словам.
Это правда. Насколько я знаю, мои коллеги не очень-то ходят на дежурствах по палатам. Во-первых, некогда. Поток бумажной работы всё возрастает. Во-вторых, действительно пропал интерес к больным. Да и сами больные встречают меня на вечернем обходе так, будто я вторгаюсь в их частную жизнь. Впрочем, я думаю, это от того, что каждый больной плотно сращивается именно со своим врачом, который его положил. И другой врач уже не помощь ему, а помеха. Те же, кому действительно становится плохо по ночам, зовут медсестру, а та уже нас.
Я снимаю рефлектор со лба. У меня на коже за много лет работы образовалась от него небольшая вмятина. Глазом не видно, но если потрогать лоб, она вполне ощутима. Непроизвольно я разглаживаю кожу.
–Что с вами, Ольга Леонардовна? Вам плохо?
–С чего бы мне было плохо? Нет, всё в порядке.
–Но в вашем возрасте…
–Что-что?
–Нет, ничего.
Заведующая поворачивается к Павлу и продолжает говорить, обращаясь уже как бы к нему:
–Мы должны внедрять больше новых методов исследования…