Факел
Шрифт:
Дафна покраснела.
— Да, — шепнула она, — может быть, мы придем сюда и завтра?
Гиппократ улыбнулся ей, а потом крикнул пастуху:
— Она мне не жена! Ни мне и никому другому — пока. Но я все-таки попробую привести ее сюда еще раз. А твоя Муза встретит нас здесь?
Пастух засмеялся.
— Сделаю, что могу, — крикнул он в ответ. — Но разве можно что-нибудь обещать, если дело касается женщины?
Дафна посмотрела на Гиппократа.
— Когда мы познакомились, мне и в голову не приходило, что ты можешь быть таким. Ты показался мне ужасно пожилым и серьезным. Я сказала
Оба засмеялись, хотя, будь с ними кто-нибудь третий, он вряд ли догадался бы о причине их смеха. Но эти минуты, которые запомнились им на всю жизнь, они не разделили ни с кем третьим.
В Галасарне они разыскали жену Хрисамия. У нее нашелся не только тимьяновый мед, но и сыр. Потом они отправились домой, но, прежде чем войти, постояли около печи, и жена привратника приоткрыла ее дверцу, чтобы они могли насладиться ароматом, поднимающимся от кипящего котла, и полюбоваться золотистой корочкой хлебов.
Однако ее муж, распахнув перед ними тяжелую дверь, сообщил неожиданную новость:
— Сюда приехала из Мерописа какая-то женщина. Она спрашивала вас обоих.
— Олимпия! — воскликнула Дафна.
— Да, так ее зовут.
Через дворик к ним торопливо шла Праксифея.
— Олимпия ждет в экусе. Гиппократ, пойди поговори с ней, а Дафне лучше пока остаться со мной.
Олимпия, ожидавшая Гиппократа в экусе, была исполнена достоинства и крайне любезна.
— Меня очень огорчила, — сказала она, — чрезмерная порывистость моего сына Клеомеда. Мы были очень удивлены, когда узнали, что Дафна отправилась сюда. Потом мы, конечно, решили, что она вернется в Книд с отцом. Но как приятно, что вы так близко познакомились… приятно для тебя, Гиппократ, хочу я сказать. Ты, вероятно, грустил из-за разлуки с твоими друзьями в Мерописе. Я очень подружилась с Фаргелией.
— Мне сообщили, — продолжала она, когда он ей не ответил, — что Клеомед пренебрегает упражнениями. Если бы он узнал, что здесь происходит, твоя жизнь могла бы оказаться в опасности: он ведь способен сделать то же, что сделал другой Клеомед, безумец. Мне почти каждую ночь снится, что он совершает нечто подобное. Однако меня успокаивает твое обещание, что ты займешься его лечением…
— Олимпия, — перебил он, — я не знаю, что ты имеешь в виду, говоря о чрезмерной порывистости своего сына. Я не говорил о нем с Дафной. Помочь же тебе я обещал лишь в том случае, если твоему сыну действительно нужно будет лечиться. А по твоему рассказу и по моим собственным наблюдениям я заключаю только, что он тугодум и слишком привык к материнской опеке. У меня нет никаких оснований считать его больным или безумным.
Гиппократ заметил, что в комнату вошла Дафна и, стоя у дверей, слушает его. Но он продолжал:
— Меня не интересуют ни сердечные дела твоего сына, ни его победа на празднике Триопионского Аполлона. Я взял себе за правило, когда речь идет о медицине, говорить без обиняков всю правду. Так я поступлю и сейчас. Твоя дочь Пенелопа заболела потому, что ты обходилась с ней сурово. Твой страх
— Я очень благодарна тебе за то, что ты говорил со мной так откровенно, — ответила Олимпия с чарующей улыбкой. — И особенно потому, что при этом присутствовала будущая жена моего сына.
Дафна подошла поближе, но ничего не сказала, и Олимпия продолжала:
— Я приехала сюда, Дафна, чтобы сообщить тебе, что мы с мужем только что вернулись из Книда. Мы думали найти тебя там. Твой отец обещал нам не разрушать надежд Клеомеда на то, что ты еще можешь стать его женой. И мы просим тебя, как просили твоего отца, не отказывать Клеомеду окончательно, что бы ни произошло в тот день, когда ты покинула виллу. Клеомед мне ничего не рассказывал, но, может быть, от тебя я узнаю, в чем дело.
— Мне не хотелось бы говорить об этом с тобой, — ответила Дафна. — Мой отец уже, наверное, сказал вам, что окончательное решение мы примем после праздника. Если хочешь, можешь сообщить об этом Клеомеду.
Олимпия улыбнулась.
— Вероятно, ты когда-нибудь все-таки выйдешь замуж за кого-нибудь. Ну, как ни грустно, мне надо сейчас вернуться в Меропис. Вот письмо, Дафна, которое твой отец просил меня передать тебе.
Олимпия достала из складок плаща маленький свиток и протянула его Дафне. Затем она повернулась к Гиппократу и сказала с многозначительной улыбкой:
— Я скажу Фаргелии, что ты здоров и весел. Она с нетерпением ожидает твоего возвращения. Однако триера ждет, и я должна торопиться.
Когда Олимпия ушла, Дафна сломала печать и прочла письмо отца. Она сказала со вздохом, не поднимая глаз от папируса:
— Отец велит мне завтра вернуться домой с рыбачьим судном. Мне очень жаль, что намерение моего отца выдать меня замуж причинило тебе столько лишних хлопот.
Гиппократ почувствовал, что между ними встала какая-то стена. Но, может быть, Дафна просто расстроена неприятными воспоминаниями и неопределенностью своего положения?
— Пойдем, — сказал он, — надо навестить Фенарету.
Они направились к таламусу, но, хотя Дафна шла рядом с ним, она избегала его взгляда.
— Иногда бывает полезно поделиться своими мыслями с теми, кто будет рад их выслушать. Не поговоришь ли ты с моей матерью? Или я могу помочь тебе?
Они уже свернули из перистиля в комнату Фенареты, и Дафна только улыбнулась ему.
Старуха открыла глаза.
— Где это вы были? Я без вас соскучилась.
— Мы поднимались на меловые холмы, — ответила Дафна, наклонясь к ней, — где благоухает дикий тимьян.
Фенарета кивнула и взяла руку Дафны в свои костлявые пальцы.
— Научи его рвать цветы, — шепнула она, а затем добавила громче: — Я хорошо знаю этих асклепиадов. Я была женой одного из них и матерью другого. С тех пор как я вышла замуж за деда этого мальчика, все они, и учителя, и ученики, без конца толклись в моем доме. «Работай сегодня, а счастлив будь завтра» — вот правило, которым руководствуется в жизни врач. — Она посмотрела на Дафну и улыбнулась. — Вот если бы ты научила моего внука, что такое счастливая жизнь!