Фактор фуры
Шрифт:
– Давайте так.
– Он, по-моему, присел на корточки у выхода; английский у «спеца», насколько я мог судить, был без акцента, тон деловитый, почти доброжелательный.
– Мне от вас нужны ответы. Вы их мне даете, честные и полные, - я вас отпускаю, и вы обо мне и нашем общении забываете. Договорились?
– Ок, - коротко сказал Серега после паузы. «Спецназовец» издал вопросительное мычание - явно в мой адрес.
– Договорились, - говорю. Что, собственно, мне оставалось?
– Во-первых, кто вы такие? Можно по очереди.
Мирский начал первым. С интонацией, словно краткое си-ви при найме на работу излагал. Абсурд нарастал. Его только увеличивало то обстоятельство, что спрашивающий, кажется, действительно имел довольно слабое представление и о наших с рыжим персонах, и о том, чем мы тут занимаемся. А уж когда мы на два голоса, вразнобой, не столько подстегиваемые, сколько запутываемые вопросами, принялись углубляться в историю нашего знакомства и импровизированного расследования… По тону «спеца» ощущалось, что и он не особо удовлетворен рассказом. При том, что отвечали-то мы вполне честно (какой смысл был темнить? да и хотелось, по понятным причинам, чтобы эта Гюльчатай, прячущая личико, нам верила) - хотя и, конечно, без подробностей…
Черт его знает, сколько мы так проваландались. По ощущениям - минимум час. Гюльчатай явно старался (лась, лось) не выдать вопросами ни уровень своего владения ситуацией, ни предмет главного интереса - так что нам приходилось излагать все с идиотской занудной последовательностью. Уж не знаю, как оно восприняло изложенное - но в конце концов произошло то, на что я очень надеялся: убедительно отсоветовав нам соваться в полицию, оно велело выметаться. Правда, прощание тоже состояло из нескольких этапов - сначала вылезли Гюльчатай с последним остававшимся в кузове бойцом (мы опять посидели в темноте), снаружи произошли некие перемещения, отбыла, судя по звуку, легковая машина, подъехавшая во время допроса, потом один из пехотинцев, открыв двери, молча махнул нам головой. Мы с Мирским пососкакивали на землю, на грунтовку посреди безлюдного леса. На дороге лежали наши рюказаки. Пехотинец прыгнул в кабину, микроавтобус газанул и умчался.
Мы с рыжим переглянулись. Серега медленно подошел к вещам, словно бы нехотя нагнулся, поднял свой рюкзак, словно бы брезгуя, заглянул. Вынул из него мобилу:
– Твоя…
Его телефон оказался у меня. Оба были разряжены. Из вещей вроде ничего не пропало.
– Где мы?
– спрашиваю.
Рыжий не ответил, закинул рюкзак на плечо и двинулся в ту же сторону, куда укатил мини-вэн. Довольно скоро нашу дорогу пересекла асфальтированная. И вообще, хотя ни одного человека нам пока не попалось, впечатления совсем уж дикого лес не производил. Да и по тому, сколько мы сюда из центра ехали, очевидно было, что город где-то рядом. Мы пошли по асфальту и через некоторое время в просвете между древесными кронами увидели громадную мачту с рядами прожекторов, какие ставят над стадионами. «А, ну, кажется, понятно», - пробормотал Серега.
Озеро - озерцо - открылось минут через десять. Тут уже места были вполне цивилизованные - более того, с претензией на идиллию. На скамейках грелись под теплым еще солнцем мирные немчики, джоггеры пыхтели по дорожкам, по водной глади плавали лодки и лебеди. Благорастворение несколько нарушалось громадным серым строением на другом берегу озера, сумрачно-брутальным, круглым, видимо, в сечении - неким Колизеем конструктивистской эпохи.
– Это, - спрашиваю, - что за нацистская архитектура?
– Нацистская, - хмыкнул Серега.
– Самая что ни на есть. Центр для митингов и празднеств, непосредственно Шпеером спроектированный. Я ж говорю - духовная столица…
Я сразу вспомнил макет альтернативного Берлина из музея Дани.
– Так после войны они его не снесли как напоминание о позорных страницах?
– Они там разместили экспозицию про неправильность нацизма. Теперь это называется «Докуцентрум», Центр документации. Все, мол, учтено, впредь не повторится.
По заасфальтированным и выложенным плитами площадям вокруг амфитеатра гоняли роллеры. Внутри несоcтоявшееся место религиозно-политических отправлений напоминало сейчас, по Серегиным словам, запущенный промышленный склад: грязно-краснокирпич-ное, с какими-то лесенками и сараями, прилепленным к так и не законченным в свое время стенам. Мрачное прошлое было по мере cил десакрализировано и «запомоено».
По металлической лестнице со стеклянным навесом мы поднялись в «Центрум» и в музейном «предбаннике» разжились телефонной карточкой.
Звонить экс-папарацци Роту пошел Серега. Когда он вылез из будки, по роже его я сразу понял, что шоу-программа на сегодня еще не окончена.
– Мобилу взяла жена. Томаса только что увезли. В больницу. Черепно-мозговая. Кто-то избил его прямо в квартире. Она приходит - с полчаса назад - он без сознания…
Потом, уже из отеля, рыжему удалось дозвониться даже до больницы. Томас Рот находился в палате интенсивной терапии, куда никого, естественно, не пускали.
29
События - что банально - склонны шляться косяком. Я вышел из ванной, натягивая майку через мокрую голову, и увидел широкую Серегину спину на фоне посыпанного дождем окна (к вечеру погода испортилась): в одной руке рыжий держал телефон, в другой что-то маленькое, почти целиком поместившееся в кулаке. Полуобернувшиcь, он поднес кулак ко рту - я понял, что это пятидесятиграммовый шкалик из мини-бара.
– А я как раз сам с собой поспорил, - говорю, - сколько твоя завязка продлится…
– Майя нашлась, - сказал он тоном, от которого сразу расхотелось шутить.
– Из Москвы звонил… тот пацан, у которого я про нее спрашивал… - Мирский еще раз пригубил из шкалика и бросил его, пустой, через весь номер мне. Я поймал - «Джонни Уокер», красный - и переправил в стоящее в ванной мусорное ведро.
– То есть нашли ее еще несколько дней назад, неделю может, а сейчас идентифицировали… Тесты какие-то проводили, генетические вроде даже… В общем, подтвердилось, что она это - Майя Шатурина.
Почему-то перед глазами у меня в этот момент встала девица, с которой я купался на Санторине, - словно не было сильнейшего сомнения, что она и впрямь та, за кого себя выдавала… Я машинально зачесал пятернями волосы назад.
– Зачем тесты? Опознать не могли? И где нашли?
– В Москве. Из какой-то окраинной канавы выловили… - Он потер обеими ладонями толстые щеки.
– А опознать не могли, потому что почти месяц она там пролежала, недели три, говорят, - на момент находки…
В общем, там жуть какая-то была - родственников водили на опознание, лицо еще относительно сохранилось, но так, видимо, не очень… А главное - пограничная служба зафиксировала, что Майя Шатурина выехала месяц назад за пределы России и с тех пор не возвращалась. Вернулась она на Украину - причем уже две недели как. Это стало известно, когда ее в международный розыск объявили - видимо, после находки Антона… На киевской, что ли, таможне зафиксировали пересечение, в аэропорту… В общем, пришлось тесты делать…