Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс!
Шрифт:
— Слава Богу, гора с плеч!
— А что, блокнот принадлежит Гасси Финк-Ноттлу?
— Ему.
— Как, неужели эти великолепные портреты Родерика Спода и дядюшки Уоткина написал Гасси? Никогда не думала, что у него такой талант.
— Никто не думал. Это очень интересная история. Вот послушайте…
— Только я не понимаю, зачем тратить время на Спода и дядюшку Уоткина, когда на свете существует Оутс, его сам Бог велит осмеивать. Жуткий тип, доводит меня до умопомрачения. Красуется вечно на своем дурацком велосипеде, сам же на неприятности нарывается, а как только нарвался — все, видите ли, кругом виноваты.
— Стиффи, где блокнот? — спросил я, возвращая ее к нашим баранам.
— Бог с ним, с блокнотом. Меня больше интересует Юстас Оутс. Как вы думаете, он в самом деле подаст на меня в суд?
Я сказал, что да, подаст, именно такое впечатление у меня сложилось, если читать между строк, фигурально говоря, и Стиффи сделала moue, [10] кажется, так это называется… или не так?… словом, надула губки и нахмурилась.
— Я тоже думаю, что он всерьез. Юстас Оутс — форменный людоед, точнее про него не скажешь. Рыщет по округе и выискивает, кого бы сожрать. Что ж, значит, дядюшке Уоткину прибавится работы.
10
Недовольная гримаса (фр.).
— О чем вы?
— Он будет рассматривать иск против меня.
— Он что же, продолжает работать, хоть и ушел в отставку? — спросил я, вспомнив с легким беспокойством разговор, который состоялся между экс-судьей и Родериком Сподом в гостиной, где была выставлена коллекция старинного серебра.
— Он ушел в отставку только с Бошер-стрит. Если человек родился на свет с судейской жилкой, ее ничем не вытравишь. Сейчас он у нас добровольный мировой судья. Проводит в библиотеке что-то вроде заседаний Звездной палаты. Туда-то меня и вызывают. Чем бы я ни занималась — гуляю ли, ухаживаю за цветами, сижу у себя в комнате и с увлечением читаю книгу, — дворецкий меня всюду отыщет и сообщит, что я приглашаюсь в библиотеку. А там восседает за столом с важным видом дядюшка Уоткин, и Оутс тут как тут — готовится давать показания.
Я представил себе картину. Н-да, приятного мало. Не позавидуешь девушке, у которой в доме такое творится.
— И каждый раз одно и то же. Он надевает свою черную судейскую шапочку и объявляет, что на меня налагается штраф. Говори я, не говори — он никогда не слушает. По-моему, он не знает самых азов судопроизводства.
— К такому же выводу пришел и я, когда он меня судил.
— И ведь что самое гнусное: ему в точности известно, сколько я получаю на карманные расходы, и он всегда может высчитать, на какую именно сумму ограбить меня. В этом году два раза оставлял меня без гроша, и все по наущению этого подонка Оутса: за превышение скорости в населенном пункте и за то, что Бартоломью слегка, ну просто почти совсем незаметно куснул его за ногу.
Я повздыхал сочувственно, однако мне не терпелось вернуть разговор к блокноту. Увы, барышни не в состоянии долго удерживать внимание на действительно важных предметах.
— Оутс так бесновался, можно было подумать, Бартоломью выгрыз у него фунт мяса. Сейчас он тоже рвет и мечет. Я
Я не готов идти столь далеко в своем отношении к этой превосходной в целом категории людей.
— Пожалуй, но, так сказать, не en masse, [11] надеюсь, вы меня понимаете. Они все разные, как и представители других слоев общества. Есть спокойные и добродушные индивиды, у кого-то этих качеств не хватает. Я знаю очень достойных полицейских. С тем, что дежурит возле «Трутней», мы просто приятели. Что касается этого Оутса, мне трудно судить, я ведь его почти не знаю.
— Можете поверить мне на слово: редкостный негодяй. И этот негодяй будет жестоко наказан. Помните, я не так давно обедала у вас? Вы еще рассказывали о том, как пытались сорвать каску с полицейского на Лестер-сквер.
11
В целом, в совокупности (фр.).
— Да, тогда-то я и познакомился с вашим дядюшкой. Именно этот инцидент свел нас.
— В тот день ваш рассказ не произвел на меня особого впечатления, но на днях он мне вдруг вспомнился, и я подумала: «Поистине из уст младенцев и грудных детей!» Я так давно искала способ отомстить Оутсу, и вот пожалуйста — вы мне его подсказали.
Я вздрогнул. В значении ее слов нельзя было ошибиться.
— Неужели вы решились украсть его каску?
— Ну что вы, конечно, нет.
— Очень мудро с вашей стороны.
— Я отлично понимаю: это должен сделать мужчина. И потому попросила Гарольда. Он, святая душа, постоянно твердит, что готов ради меня на все.
Обычно на лице у Стиффи задумчивое, мечтательное выражение, кажется, что мысли ее витают в высоких и прекрасных далях. Упаси вас Боже поверить этому лицедейству. Она не узнает прекрасную, возвышенную мысль, даже если ей подать ее на вертеле под соусом «тартар». Как и Дживс, она редко улыбается, но сейчас на ее лице сияла экстатическая — проверю потом это слово у Дживса — улыбка, а глаза ярко горели.
— Ах, он такой необыкновенный, удивительный, — пропела она. — Знаете, мы с ним помолвлены.
— В самом деле?
— Да, только никому ни слова. Это великая тайна. Дядя Уоткин ничего не должен знать, пока мы его не умаслим.
— А кто такой этот ваш Гарольд?
— Наш деревенский священник. — И она обратилась к Бартоломью: — Правда ведь, наш прекрасный, добрый священник украдет для твоей мамочки каску у этого противного, злого полицейского и твоя ненаглядная мамочка станет самой счастливой женщиной на свете?
И так далее в том же духе, но меня от сюсюканья тошнит. А вот представления этой юной преступницы о нравственности — если только слово «нравственность» здесь вообще уместно — привели меня в полное смятение. Знаете, чем больше я провожу времени с женщинами, тем крепче убеждаюсь: необходим закон. Нужно что-то делать, иначе здание общества рухнет до основания, а мы будем только хлопать ушами, как ослы.
— Священник? — повторил я. — Господь с вами, Стиффи, не станете же вы просить священника похитить у полицейского каску.