Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
— Вы что, поверили, что он на корабле? Все это ложь! И все письмо одна ложь! А я вам говорю — на корабле Тюльпана нет! — И в бешенстве разодрала записку в клочья.
Никто ей ничего не сказал, да и что тут было говорить! Вполне возможно, что Тюльпана, который их всех столько раз обманул, могло на корабле и не быть!
Но, тем не менее, он был на борту, правда в трюме, в самом низу, в полной темноте — зайцем! Сидит на бочке с копченостями, прикрытый ещё одной такой же бочкой, и слева от него — бадья с солониной. Матрос, которого он подкупил и который его тут спрятал, пообещал днем принести поесть и выпить. И вот Тюльпан сидел там в ожидании, время тянулось бесконечно и он изнывал от тоски. Вполне возможно, это все не слишком смахивало на славное приключение. Какого черта он не предложил свои услуги Лафайету? Только кто знает, принял бы их Лафайет? И во-вторых, какое Тюльпану дело до Лафайета и его экспедиции! Тюльпан-то отправился за Летицией! Теперь, в первую ночь плавания, он спрашивает, не сошел ли с ума:
"— Как долго я уже сижу здесь? Плаванье продлится три недели. Как я здесь выдержу, в такой тесноте и смраде?"
Тюльпан всегда любил копчености, но уже знал, что впредь их вида вынести не сможет!
А тут ещё ночью поднялись волны, и груз в трюме затрясся и заерзал, так что Тюльпан боялся, что на него может свалиться бочка или ящик — и это не способствовало его решимости торчать там всю дорогу. Он спрашивал себя:
"— Что, если здесь меня найдут? Как поступают с зайцами?" Обычно их заковывают в кандалы — не слишком радостная перспектива! А что, если меня маркиз сочтет шпионом? Устроят трибунал и бросят меня за борт! От такого фанатика, как этот генерал, можно ожидать чего угодно!"
Такие вот мысли теснились у Тюльпана в голове! А когда море разбушевалось ещё больше, начал думать:
"— Нет, я до Америки не доберусь — корабль этот наверняка потонет!"
Потом дела пошли ещё хуже — он на лице почувствовал прикосновение, напомнившее, что его могли сожрать крысы! Те шорохи, скрипы и писк, которые он слышал уже некоторое время, — это были крысы! Только теперь Тюльпан понял, что значит "волосы на голове встали дыбом"! Теперь это относилось и к нему!
Тюльпан вскочил, отбросив бочки в сторону, и испуганно озираясь вокруг. Теперь он понимал, что Дебора, Аврора и Оливье уже почти отомщены и что нужно было быть более чем оптимистом, чтобы поверить, что они о нем ещё услышат! За тех троих, уже вернувшихся в Бордо, отомстит обезумевшее море и трюмные крысы.
На самом деле все случилось иначе: отомстила бадья с солониной. Бадья эта свалилась Тюльпану на голову и тот провалился в какой-то закуток, где и был обнаружен позднее без сознания. Рассол его настолько промочил, что даже крысы им пренебрегли!
Открыв глаза, он обнаружил, что лежит на узкой койке, с заботливо обвязанной головою, а рядом с ним сидит маркиз де Лафайет, с интересом его разглядывавший.
— Ну что, мсье де ля Тюлип! — приветствовал тот с вялой иронией. — Вы как-то странно собрались в Америку. Если я верно понимаю, вы тоже собрались шагать в ногу с Историей?
— Мсье генерал, — ещё чуть слышным голосом отвечал Тюльпан, — все это не исключено, только мне кажется, что я шагаю в ногу прежде всего со своей собственной историей.
А потом, чтобы избежать дальнейших объяснений и изложения своей истории генералу маркизу де Лафайету, и чтобы героического маркиза не разочаровать, Тюльпан решил, что лучше бы уснуть и выспаться как следует.
В Джеймстауне, в штабе лорда Корнуэлльса, командующего английской армией, которая уже шесть лет пыталась разгромить американских повстанцев, праздновали вовсю. Пока в северной Атлантике парусники носились по воле волн под рев ветра, в Джеймстауне были слышны лишь скрипки на балу.
Летиция Диккенс сидела за столиком одна, следя, как муж пробирается между кавалерами в красных мундирах и дамами в белых кринолинах. Сердце её как обычно сжималось от жалости, когда она видела, как муж ковыляет с трудом, как тяжело ему это дается и как он все равно старается выглядеть достойно.
Господи, почему он не остался в Англии? Нет, он сделал все возможное, лишь остаться в армии, и вот наконец получил звание полковника и восемь месяцев назад вернулся с ней в Америку.
— Добрый вечер, мой ангел! Прости меня за опоздание, пожалуйста! Как настроение?
— Я скучала по вам, мой милый! Что-то случилось?
— Когда я шел из картографии, встретил одну знакомую по Лондону где-то год назад мы встречались, если вы помните, Цинтия Эллис!
— Ах, эта…
— Нет, нет, не надо называть её шпионкой, — остановил её полковник Диккенс. — Она агент Его Величества, — поправил он с усмешкой. — Она мне рассказала интересную новость, которая касается маркиза де Лафайета. Помните, год назад в Лондоне говорили, что он скандально симпатизирует местным повстанцам?
— Да?
— Маркиз де Лафайет отплыл месяц назад из одного испанского порта, направляясь в Вирджинию, куда, несомненно, уже добрался. Цинтия Эллис, к счастью, старается сделать так, чтобы обезвредить этого лягушатника.
Полковник Диккенс запнулся, внезапно сообразив, что слишком увлекся.
— Простите меня, Летиция, прошу вас. Я не должен был так говорить об одном из ваших соотечественников и невольно оскорбить вашу страну.
— Но я англичанка, — тихо сказала Летиция и положила свою руку поверх его. — Теперь я англичанка, Элмер! Франция никогда не была моей родиной. Она только угнетала ее!
— Ах да, ну конечно! Ведь ваша родина — Корсика!
Скрипки на балу звучали восхитительно, надрывно и меланхолично, и Летиция Ормелли, в замужестве Диккенс, подумала, что её родина — не страна, а один-единственный юноша, которого она никогда не забудет, потому что забыть его невозможно, потому что он был незабываем, потому что он открыл ей, что такое любовь!
В этом Летиция никогда бы не созналась Элмеру Диккенсу, такому доброму, такому изумительному супругу — который к тому же спас ее!
Это в моем сердце навсегда, — вполголоса сказала Летиция, и Элмер Диккенс подумал, что в сердце у неё родина, не зная, что там навсегда Фанфан-Тюльпан!