Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
— Но он же сын Людовика XV, зачем же ему лезть к ирокезам? — сказала Дебора, совсем утратив разум от гнева, удивления и боли, и, в ярости бросившись к венецианскому зеркалу, висевшему над камином, закричала: — Все это потому, что я стала толстая! Вот почему он сбежал! О, Боже, Боже мой!
"— Но я вернусь, Дебора! — (Оливье теперь кричал слова Тюльпана изо всех сил). — Вернусь, покрытый славой, и ты ещё будешь мной гордиться!"
— My eye! [39] — горько сказала Дебора, но вдруг взглянула на свою сестру, в глазах которой заметила искорку надежды. — Ты думаешь, он в самом деле вернется? — спросила срывающимся голосом.
39
— Мои
Аврора, которая, честно говоря, думала, что Фанфан сбежал из-за телесной ненасытности её сестры и — как и мы — считала послание Фанфана чудовищным обманом, в отчаянье разведя руками, вновь начала всхлипывать, поскольку решила, что сама была не в состоянии компенсировать сестрины недостатки и оказалась недостаточно привлекательна, чтоб удержать нашего героя. И теперь с Деборой они рыдали на пару.
— Спокойствие! — воззвал Оливье, когда сестры, обняв друг друга, выплакались и громко высморкались в свои шелковые платочки. — Только спокойствие! После постигшего нас столь тяжкого удара (Оливье действительно едва не хватил удар при мысли, что ему — Бог весть как долго! — придется в одиночку переносить гнев и боль обеих женщин) я все же вижу свет надежды!
После столь многообещающего вступления он произнес несколько соображений, выслушанных с напряженным вниманием:
— Во-первых, сегодня днем я встретил своего компаньона Рекюля де Басмарина. Оказывается, корабль Лафайета "Ля Виктори" ещё не покинул гавань. Во-вторых, мы можем успеть туда ещё до отплытия, и преспокойно схватить нашего любителя приключений за воротник! И в третьих: Фанфан не сможет быстро добраться до бухты Лос-Пасайос без денег!
— О, ты моя умница! Ты мой маленький хитрец! — воскликнула Аврора, осыпая его поцелуями. — Так что теперь нам делать?
— Через час отправляемся в путь! — коротко велел Оливье, которого подталкивало то, что не его так горько оплакивали, и то, что он рад был бы избавиться от восхищения Тюльпаном — поскольку сам никак не мог набраться храбрости оставить Аврору ради Мими Першерон! И, выходя из комнаты, добавил: — У него нет денег — а у меня их куры не клюют!
Но через три минуты, когда Оливье вошел в свой кабинет, это столь гордое заявление было дополнено громовым воплем:
— Дерьмо!
Вопль этот сорвал сестер из кресел. Взбешенный Оливье вбежал, размахивая письмом, которое только что обнаружил в своей кассе. И стал его читать:
"Оливье, я убедительно прошу простить меня! Когда-нибудь я все верну, даю слово! И даже двести процентов прибыли!"
— Он у меня забрал те 120 000 франков, которые мне Лафайет заплатил за бриг "Ля Виктори"! — сообщил Оливье дамам. И Оливье, который накопил свое богатство любыми подлостями, низостями и обманом, был так взбешен, что заорал:
— Я еду немедленно!
Еще бы: нужно было догнать и отобрать свои 120 000 франков!
Через четверть часа все трое — Оливье, Аврора и Дебора уже спускались в сад к конюшням, полностью снаряженные в далекую дорогу. Теперь уже неважно было, когда Тюльпан покинул город и куда направился. Нужно было попасть в Лос Пасайос до него и сцапать там голубчика!
— И мы сумеем, никуда он не денется! — твердил Оливье. — Наш Алкид лучший кучер в городе!
Кучер Алкид, здоровенный громила, смахивавший на пирата, уже стоял у конюшен с фонарем, готовый к отъезду. Услышав комплимент, он поклонился и доложил, что все готово. Дамы сели в экипаж, Оливье вскочил на козлы и с нетерпением захлопал в ладоши, веля кучеру поторопиться. Минутой позже Алкид уже сидел рядом, щелкнул кнутом — и поехали! Четверка так рванула с места, что Дебора с Авророй в экипаже даже вскрикнули, а Оливье едва не слетел с козел. Было одиннадцать часов. Ночь стояла ясная. В миг они очутились за городом. Оливье, велев Алкиду запрягать, пообещал тому сто ливров, если побьет все рекорды, и молчаливый корсар Алкид их уже побивал! Еще никогда потрясенным путешественникам не приходилось так мчаться деревья вдоль дороги просто сливались в сплошную стену! Экипаж гремел, как барабан и женщины внутри хватались друг за друга, чтоб не ударяться о стенки и не наставить синяков — в то время как Оливье на козлах потел от страха, уже потерял шляпу и теперь, стуча зубами на ветру, двумя руками хватался за поручни. Теперь он проклинал и Фанфана, и себя — за то, что дал такой приказ кучеру и за то, что не хватало храбрости велеть ему ехать помедленнее — ведь он все время думал про свои 120 000 франков. Да и не мог он ничего сказать, поскольку перед выездом велел кучеру:
— Даже если я прикажу ехать медленнее, не смей меня слушаться, иначе не получишь свои сто ливров!
Ну надо же так влипнуть!
На станции в Бульзаке около пяти они поменяли запряжку, поскольку кони их совсем выбились из сил — как и Аврора с Деборой! Единственный, кто выдержал — Алкид, ужасно гордый тем, что ему все ни по чем. Вновь усадив всех в экипаж, опять стал подгонять своих лошадей:
— Сто ливров! — ликовал он, — но не только из-за них! Гораздо больше ликовал он из-за десяти тысяч франков, полученных от мсье Тюльпана. Впрочем, если вдуматься, особых поводов для ликования не было.
Фанфан накануне вечером, уйдя из-за стола в известном нам настроении, помчался к конюшням Баттендье. Намерен был взять лучшего коня и мчать в Испанию. Но там его настиг кучер Алкид, в тот самый миг, когда тот с виноватой миной отвязывал коня.
— Мсье!
— О, черт…я…Алкид…
Вот так начался между ними диалог. Можно предположить, что продолжался он не так лаконично и в результате они пришли к соглашению. Какому? Вовсе не такому, что Алкид даст Тюльпану возможность взять коня — все кони были на месте! Алкид же доказал Фанфану, что при пропаже коня он будет уволен, и тем не менее имел в кармане 10 000 франков. За этот первый взнос из суммы, позаимствованной Тюльпаном из кассы Оливье, он получил кучера, лошадей и экипаж в придачу!
План был очень прост: до темноты Тюльпан скрывался на конюшне, потом, когда все дома лягут спать, Алкид выведет коней на улицу, туда же выкатит и экипаж (мы говорили, громила был он хоть куда), тихонько запряжет и, зная всякие окольные пути, отвезет Тюльпана на три лье до почтовой станции.
— Но мне для этого не нужен экипаж, запряженный четверкой! Мне хватит одного коня!
— Такого вам придется поискать в другом месте, мсье. Эти кони все упряжные и привыкли ходить в запряжке. На первой же почтовой станции возьмете верховую лошадь, а я вернусь — никто и не услышит!
Правду говорил кучер о лошадях, или нет, — Фанфан не знал и в этом деле не разбирался, поэтому пришлось согласиться. Но были слова Алкида правдой или нет — в действительности этот громила задумал нечто зловещее. Получая от Тюльпана 10 000 франков, он углядел огромный пук банкнот, которые Тюльпан держал при себе. И вот Алкид решил, что оказавшись в чистом поле, убьет Тюльпана — и все! А когда вернется с полными карманами денег, кто будет знать, откуда?
Внезапное появление Оливье Баттендье в половине одиннадцатого вечера, его приказ запрягать и готовиться к отъезду сорвало весь Алкидов план и пока что сохранило Тюльпану жизнь. Тюльпан едва успел куда-то спрятаться и потому Алкид, чей злодейский план лопнул, не ликовал сейчас в полной мере. И потому Тюльпан, укрывшийся в багажном кофре экипажа, так спешно двигался в сторону Испании с помощью тех, кто любой ценой хотел этому помешать!