Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
Итак, участники таинственной экспедиции в пути вообще не познакомились, и объединяло их только совместное молчание. Только потом, когда они попали в Лос-Пасайос, и лишние уши исчезли, сэр Сайлас Дин, сняв свою треуголку, приветствовал Тюльпана, сказав с сильным американским акцентом:
— Благодарю, что вы с нами. Будущие поколения этого не забудут. Я тот, кто уже несколько лет по всей Европе собирает людей и средства для американских повстанцев.
А капитан Ле Бурсье добавил:
— А я буду иметь честь командовать этим кораблем! — и показал
— Победа свободы для людей всего мира!
— Что это значит? — обратился Тюльпан к Оливье Баттендье, который, судя по его поведению, уже ощущал, как входит в Историю.
— Узнаешь на борту, — ответил Оливье.
И Тюльпан зашагал за почтенным капитаном Ле Бурсье и щеголявшим воинской выправкой Сайласом Дином, которые уже были на трапе. Тюльпану любопытно было, какое отношение имеет бриг к свободе всей Земли и за что будущие поколения будут ему благодарны.
На палубе брига находилась группа мужчин, все лет двадцати пяти-тридцати, все в приподнятом настроении. Один, бывший постарше, шагнул навстречу Баттендье, а Ле Бурсье и Сайлас Дин, приветствуемые остальными, скрылись в трюме. Мужчина, которого Баттендье именовал "мсье барон", сказал ему:
— Рад снова встретиться с вами, дорогой мсье. Маркиз вас ждет, чтобы рассчитаться. Заплатит вам из своей личной казны. На цене в сто двадцать тысяч франков вы по-прежнему настаиваете?
— Боюсь, мсье барон, что дешевле продать я не смогу! Рад был бы помочь в таком важном деле, но цену снизить не могу ни на су! — ответил Баттендье, который хоть и участвовал в "историческом событии" (как говорил Тюльпану) и восхищался "величием этого дела" (какого, черт возьми?) — оставался той же самой акулой, как назвала его однажды Аврора, чтобы избавить Фанфана от угрызений совести, что наставляет Оливье рога.
Велев Тюльпану подождать его, Баттендье вместе с бароном исчез под палубой. Минут через двадцать вернулся, и судя по тому, как розовели его щеки и горели глаза, ясно было, что потяжелел на те 120 000 франков!
— Маркиз де Лафайет тебя сейчас примет! — сообщил Оливье Фанфану. — Я рассказал ему, как ты горишь желанием с ним познакомиться!
— Что? Да плевать мне на него! — выкрикнул Фанфан. — Что это все значит? Объяснишь ты мне, наконец, почему я должен трястись с тобой в карете, баркасе и на каком-то паруснике двое суток в обществе двух типов, которые словно аршин проглотили и изрекают какие-то непонятные вещи? И я хочу знать, с чего я должен быть вне себя от счастья, что увижу кого-то, чье имя даже никогда раньше не слышал?
Оливье даже расстроился.
— Если человеку, которого ты так неуважительно поминаешь, удадутся его планы, то в каждом американском городе будут улицы его имени! А если ему повезет во всем, то и в Париже памятник поставят! Ты вообще не понимаешь
Мы с вами знаем, как многого ожидал Оливье Баттендье от Фанфана в будущем. При этом Баттендье думал и о том, что блестящее будущее для королевского бастарда — это хорошо, но много может возникнуть и препятствий — и в этом случае нельзя упускать случая познакомиться с влиятельным человеком! А в этом случае Оливье не без оснований мог рассчитывать, что если Лафайет не пойдет на дно вместе с "Ля Виктори", то вполне может стать великой личностью, а такой человек — хотя и находившийся тогда в бегах — по возвращении в Европу может захотеть слегка отомстить нынешней королевской власти, взяв под опеку бастарда короля!
Эти далеко идущие планы мы можем счесть слишком смелыми и небескорыстными, но вспомним — все они были плодом любовной заботы идеального отца Оливье Баттендье о своем сыне Жозефе-Луи.
— Ну ладно! — согласился Тюльпан. — Только какая мне от этого знакомства польза?
— Черт побери, это покажет будущее!
— Насколько я понял, ему ещё нужно добиться, чтобы его имя стали присваивать улицам в американских городах?
— Полагаю, для этого он туда и отправляется.
— Не хочешь ли ты сказать, что собираешься сражаться на стороне американских повстанцев против Англии? Вот это по мне! — заявил заинтригованный Тюльпан.
— Ну, видишь, голова садовая! Я ему рассказал о твоих подвигах в Англии и он горит желанием с тобою познакомиться!
— Ну нет, теперь горим желанием мы оба! — рассмеялся Тюльпан. — Эй, твой барон зовет нас, пойдем взглянем на достопочтенного маркиза!
Достопочтенному маркизу Лафайету было двадцать лет — и это было первым сюрпризом для Фанфана, когда, войдя в капитанскую каюту, увидел, как навстречу идет красивый юноша, розовощекий, с романтическим взглядом — и подает ему руку!
Для человека, чьим именем будут называть улицы и станут ставить памятники, маркиз де Лафайет выглядел совсем не гордым!
Теперь, нам кажется, мы исправляем упущение Истории, описывая встречу двух легендарных героев Франции, — встречу генерала маркиза Лафайета и Фанфана-Тюльпана, которые сразу понравились и оценили друг друга. Впрочем, ничего удивительного: они же были сверстниками!
Лафайет высоко оценил подвиги Фанфана в Вуди Хилл, Тюльпан поблагодарил и выразил признательность. А после нескольких любезных фраз Лафайет вдруг с улыбкой сказал:
— Знаете, мсье де ля Тюлип, я полюбил Америку, едва услышав это слово, а когда узнал, что Америка сражается за свое освобождение, во мне вспыхнуло желание пролить за неё кровь. Поэтому я здесь, на корабле, которым к счастью обеспечил меня мсье Баттендье (Оливье при этих словах глубоко поклонился, почувствовав, как овевают его возвышенные крылья Истории), которому я выражаю глубокую мою благодарность (Оливье опять поклонился). И вижу, что друзья мсье Баттендье — (то есть Фанфан) — люди в моем вкусе!