Фанфан и Дюбарри
Шрифт:
— Тебе все лишь бы говорить! Единственное, что умеешь! — упрекнул его Тюльпан, утратив вкус к еде в тот миг, когда увидел вновь Дебору Ташингем, увидел словно бы сквозь сеть, в которую опять был пойман! И будучи вне себя от злости, добавил:
— Тебе же говорили, нужно все держать в тайне, а ты болтаешь — и потому, быть может в этот самый момент лакей твой, что подслушивал под дверью, уже бежит в полицию, чтобы тебя продать!
Оливье Баттендье взглянул на часы.
— Да ничего! Сейчас бриг "Ля Виктори" уже в открытом море!
— Но мы-то нет! — ответил Фанфан, взбешенный тем,
Эта трагическая картина, вызванная известными нам чувствами, тут же была разрушена.
— Об этом не может быть и речи! — заявил Оливье, допивая бутылку "шатонефа". — Знал бы, сколько мне пришлось дать полиции, — совсем не волновался бы из-за такой ерунды!
Да, Оливье действительно был гений! И, нужно сказать, к этой информации он добавил ещё кое-что — казалось, ерунду, так, мелкую подробность, но она стала рубежом в судьбе некоторых из тех, кто сидел за богато накрытым столом. Ведь чтобы закрепить примирение и отпраздновать как следует, он всем налил шампанского и сказал, понятия не имея, какие непредвиденные последствия это будет иметь:
— Полицию подмазал не один я, но и тот парень, о котором ты сказал, что он как саблю проглотил. Ему пришлось изрядно раскошелиться! Знаешь, кого я имею ввиду!
— Но я уже забыл, как его звали.
— По всей Европе он собирает деньги, оружие и добровольцев для американских повстанцев!
— Как же его?.. Сайлас Дин?
— Сайлас Дин?!
На миг повисшую в столовой тишину нарушила Дебора:
— Сайлас Дин… Сайлас Дин… Это имя мне о чем-то говорит! О! Уже знаю! Я познакомилась с ним в позапрошлом году в Лондоне! Но, разумеется, не знала о его тайной деятельности. Там он выдавал себя за коммерсанта. Было это на свадьбе офицера, — сослуживца моего покойного полковника Ташингема! О да, я все прекрасно помню, он говорил, что жениху чертовски повезло! Жених был капитан Диккенс, Арчибальд, если не ошибаюсь. И нужно подтвердить, мсье Дин был прав. Невеста была такая красавица, что все остальные дамы умирали от зависти! И выглядела она совершенно иначе. Была она корсиканка, с таким странным именем… я именно поэтому его и запомнила: Звали её Летиция Ормелли!
Имя это прозвучало над столом как гром с ясного неба! И все вдребезги — стекла в окнах, в дверях и фарфоровые сервизы из Лиможа! И всех за столом — Оливье, Аврору, Дебору — словно вспышка молнии превратила в неясные силуэты. Так в этот момент все видел и ощущал Фанфан-Тюльпан, хотя ничто не шелохнулось и все в комнате осталось на своем месте, и слышно было только, как Баттендье жадно обгладывает кости. Нет, все понемногу пришло в норму, и блеклый дневной свет вновь вернул всему его настоящий цвет.
Жива! Летиция жива!
— На другой день новобрачные отплыли в Америку, — продолжала рассказывать Дебора, понятия не имея, какой эффект имел её рассказ. Капитан Диккенс, бывший в длительном отпуске по тяжелому ранению, вернулся в штаб генерала Корнуэльса на свое место картографа.
"— Замужем — но жива! Жива — но в Америке!"
Давно ли говорила Дебора? По крайней мере, теперь она обращалась к нему.
— Тюльпан?
— Да? — ответил тот с видом человека, вынырнувшего вдруг откуда-то из глубины. — Да?
— Как ты побледнел! — воскликнула Дебора.
— Мне нехорошо, — бесцветным голосом ответил Фанфан. — Я слишком много выпил!
— Но ты совсем не пил! Я прекрасно видела, что ты вообще не пьешь!
— Значит, я не допил, — Тюльпан криво усмехнулся и встал. — Прошу простить, я удалюсь…
Сопровождаемый удивленными взглядами, Тюльпан шагал, как автомат, ему казалось, что настал конец света и что он никогда не остановится, будет идти так до тех пор, пока не попадет в Америку… И нужно вам сказать, что эта безумная идея, хотя мы и не знаем, как он собрался её осуществить, вызвала в доме Баттендье такой скандал, что по сравнению с ним все предшествующее было не более чем спокойным обменом мнениями.
Оливье Баттендье, который в тот же вечер к десяти вернулся домой после напрасных поисков Тюльпана по всему городу, услышав в доме дикий крик, сказал себе: "- Ага! Значит, его где-то нашли мертвым! Так я и знал!"
— Да нет, он жив! — ответили ему в один голос сестры и тут же напустились с удвоенной яростью. Дебора размахивала перед носом Оливье письмом, пока Аврора кричала:
— Это твоя вина, дурак чертов! Не возьми ты его с собой в Испанию к Лафайету, ему и в голову бы не пришло туда вернуться!
Дебора разрыдалась:
— Оставить и жену, и сына! Жену и сына! И все из-за каких-то индеанок!
Ошеломленный Оливье начал вполголоса читать письмо Тюльпана.
"Милая Дебора, я прекрасно знаю, что поступаю как последний подлец. Прошу, прости, что причиняю тебе такую боль, но я, как воин, жаждущий служить своей стране, полагаю, что долг меня зовет присоединиться к Лафайету, чьи заслуги и благородные намерения вам так прекрасно разъяснил Оливье. я должен быть рядом с Лафайетом в битве за свободу, которая, добытая в Америке, в один прекрасный день озарит весь мир, и прежде всего Францию!.."
— Это твоя вина, глупец! — повторяла Аврора. — Твоя вина, это ты забил ему голову всякой ерундой!
— Ни в коем случае! — защищался бедняга Оливье. — Вовсе не я! И мысли эти не мои!
— А чьи же?
Оливье собрался было ответить, но тут Дебора воскликнула:
— Франция! Весь мир! А я как же?
— Можно читать дальше?
— Читай! Но я это бесстыдное письмо знаю уже на память. Как подумаю, что я ему жизнь спасла! А он меня так отблагодарил! И я опять вдова! Вдова!
— Читай! — велела Оливье Аврора, тоже расплакавшись, потому что и она почувствовала вдруг себя вдовою.
"Боюсь, — читал Оливье, — что вы вправе будет обижаться на меня…"
— Он боится! Вправе! Ну, попадись он мне, увидит, как я умею обижаться, я ему покажу!
— И я тоже! — присоединилась Аврора, а когда сестра удивленно воззрилась на нее, торопливо добавила: — Никогда не прощу, что он тебе такое устроил!
"…Но, — теперь Оливье читал уже во весь голос, чтоб женщины его не перебили, — был бы я достоин тебя, Дебора, не сделай этого?"