Фанфарон
Шрифт:
– Нехорошо, - говорю, - молодой даме о болезни думать.
– Нет, - говорит, - дядюшка, я не думаю, а, ей-богу, говорит, иногда себя очень нехорошо чувствую.
И так далее беседуем. Но так как они, хоть и не первый год женаты, а для нас все еще будто молодые, и потому я затеял для них обедец, кое-кого из знакомых позвал. Съехались те. Вижу, мой Дмитрий Никитич себя держит свысока. Что-то насчет стола заговорили, и он тотчас же нам начал рассказывать: какой нынче должен быть порядочный, как он выразился, стол, перечислил названия кушаньям - всё иностранные, так что
– Кто, - говорю я ему на это, - Дмитрий Никитич, не знает, что коляска в восемьсот рублей серебром лучше, чем дома собранная в двести рублей ассигнациями; да ведь всякой по одежке протягивает ножки; надобно наперед, чтобы восемьсот-то рублей в кармане были.
– О дядюшка, что это за вздор! Велики деньги восемьсот рублей!
Словом, я вижу, что он немного корчит из себя барича; к супруге своей в то же время очень внимателен, беспрестанно, знаете, обращается к ней на французском языке. Она ему также отвечает по-французски. Я-то не понимаю, а только жена мне после сказывала, что она это, как называется, произносит совершенно как француженка. Далее потом вышли как-то и мы, и гости все наши в залу. Он, увидевши тут фортепьяно, вдруг говорит моей жене:
– Так как я знаю, тетушка, что вы любительница музыки, так не угодно ли вам заставить жену мою сыграть что-нибудь; она, - говорит, - концерты давала.
Супруга моя, конечно, начала просить. Она было сначала отнекивалась, говорит, что давно не играла; однако упросили. Села и сыграла штучки две хорошо, очень хорошо и бойко, и с чувством; потом романс сыграла, а он спел. Я и понял, что он хочет пыль в глаза пустить образованием, знаете, своей супруги; ну, и это еще ничего - извинительно. При расставанье я говорю, что я и жена на следующей неделе постараемся им заплатить визит.
– Нет, - говорит, - дядюшка, не извольте вы беспокоить ни себя, ни тетушку, потому что у меня теперь хаос; все ломается и переделывается. Я буду вас просить, когда все это приведется в порядок, и тогда надеюсь, что в состоянии буду принять вас прилично.
– Как хочешь, - говорю, - нам все равно, но что же такое ты переделываешь: дом, что ли?
– Все, - говорит, - дядюшка: всю усадьбу поднимаю с подошвы.
– Ну, доброе дело; только не спешил бы, а исподволь бы все устроивал; это будет и дешевле и прочнее.
– Нет, - говорит, - дядюшка, я не такого характера: я люблю, чтобы у меня все кипело.
И в самом деле, видно, у него закипело. Люди беспрестанно ездят в город, то материалов закупить, то мастеровых нанять. К нам заходят тоже, спрашиваю их:
– Барин, - я говорю, - видно, при деньгах?
– При деньгах-с, - отвечают мне.
Слава богу, думаю; радуюсь. Наконец, он и сам является и,
– Не угодно ли, - говорит, - дядюшка, взглянуть на новокупок моих.
Гляжу. Стоит новомодная коляска и щегольских четверня вороных лошадей.
– Недурны кони?
– спрашивает.
– Да, - говорю, - у кого же ты это купил?
– У Архипова-с, - говорит.
Я невольно, знаете, пожал плечами. У Архипова точно, надобно сказать, отличный конский завод, но дело в том, что у него, как я знаю, меньше трехсот серебром лошади нет.
– Что же, - говорю, - Дмитрий Никитич, ты платил за них?
– Вздор, - говорит, - дядюшка, просто шаль, - полторы тысячи целковых за четверку.
– Деньги хорошие, - говорю, - и полторы тысячи целковых не очень дешево.
– Помилуйте, дядюшка, - возражает он мне, - да вы рассудите: лошади все кровные, одна другой вершком ни выше, ни ниже, масть в масть; а как съезжены, вы посмотрели бы! Мне вчера только привели их, сегодня я заложил и поехал. Поверьте мне, говорит, дядюшка, я кавалерист и в лошадях знаток; стоит мне только эту четверку в Москву свести, я за нее меньше четырех тысяч серебром не возьму.
– Можно взять и меньше, - говорю я на это, и тут же к слову спрашиваю: - А что это, Дмитрий Никитич, говорю, какой у тебя кучер? Я что-то его не знаю. Из жениного имения, что ли?
– Нет, - говорит, - это нанятой, чудный малый; одна посадка, посмотрите, чего стоит... толстяк-то какой!
– Что же ты, - говорю, - ему платишь?
– Десять целковых в месяц.
– Да, - говорю, - десять же, однако, целковых!.. Цена петербургская; а кажется, для деревни это лишнее. У покойного отца твоего хороший был кучер и к лошадям очень привязанный.
– Ну, что это, дядюшка, за кучер? Ему на косульницах ездить, а не на кровных лошадях. Он к этим львам и подойти не посмеет, да и дурак какой-то! Я ему велел возить солому да воду в хлев.
Не хотел его тут оспаривать, потому что он уж не молоденький офицер, а женатый, муж, семьянин.
– А я, - говорит, - дядюшка, к вам с требованием обещанного визита; мне уж теперь не стыдно принять вас в свой домишко.
– Будем, - говорю, - когда прикажешь, тогда и будем.
– Я бы, - говорит, - в будущую пятницу вас просил; оно немножко и кстати, потому что что-то такое вроде именин моей жены.
– Очень, - говорю, - кстати. Если бы я знал, я бы и без зову приехал.
– Тетушка тоже, - говорит, - будет?
– Будет, - говорю.
– Стало быть, это статья решенная, - продолжает он, - но мне бы еще хотелось пригласить кой-кого из городских, и потому прощайте.
– Для чего же тебе это хочется?
– спрашиваю я.
– Так, - говорит, - дядюшка, - нельзя же: могут случиться делишки по судам; лучше, как позакормишь; из соседей некоторые приедут, так уж вместе.
– Что же это такое: обед, что ли, будет у тебя?
– Нет, так, позывочка; нельзя же не сблизиться. Между нами сказать: нынешним предводителем, кажется, не очень довольны; чрез год баллотировка, мало ли что может случиться.