Фантастические тетради
Шрифт:
В качестве примера такой работы в версии WW можно привести универсальных оптималов и аномалистов. Дело в том, что не всякая зона ареала досягаема для версии WW. Классическую опасность представляют аномалии скоростей — пространственных искажений, непроизвольных мутаций в зонах, изучение которых иногда бывает жизненно необходимо. Если вдруг в одной из таких зон возникает естественная фактура или удается привить искусственную — вероятно это будет особо ценная оранжерея или заповедник, во всяком случае, фактурологи его вынянчат и избалуют, как пожилые родители долгожданное дитя. Они сделают все возможное для ее защиты от любых болезней роста, чтобы в лучшем случае, получить один жизнестойкий биотип, адаптированный в зоне. Возможно, это будет несколько замученных особей, насильно втянутых в Ареал со всеми природно-фактурными свойствами. Может, это будет информационная схема искомого биотипа, с которого впоследствии
В свое время через рискованную аномалистику прошли кальтиаты, вроде бы сами собой, по крайней мере, удачно. Если этот процесс и впрямь произошел спонтанно — аналогов ему нет. Если же предположить, что кальтиатам немножечко помогли — это есть один из примеров успешных опытов в аномалистике. Таких примеров достаточно.
Следующую причину, побуждающую Ареал заниматься искусственной фактурой, можно отнести к технике безопасности. Все, без исключения, фактуры, будь то естественные (в том случае, разумеется, если они обнаружены) и уж тем более искусственные, так или иначе наблюдаются всегда и анализируются частенько, как минимум при каждом новом витке развития. Особенно это касается экстрамутагенных (гуманоидных) фактур, даже если их давно перестали опекать. Чем активнее мутагенез — тем больше шансов вернуться под наблюдение. Речь не идет о «плохих мальчишках», которые станут дядями, но все равно будут кидаться камнями, — если фактура поднялась до нужной кондиции, она сможет себя контролировать. В противном случае, ей так и оставаться воинствующей фактурой, способной разнести планету, планетарную систему, да и собственную галактику, у кого она есть, — это, как говорится, локальные проблемы. Ареалу до них дела нет. В исключительном случае, если такие ребята слишком расшалятся вблизи стратегически важных объектов, их шлепнуть всех разом — минутное дело. Бывали случаи, что инженеры-навигаторы намеренно отодвигали транзитные ветки подальше от места обитания галактических фактур на такое расстояние, чтобы самые дальнобойные корабли аборигенов до них не добрались. Неаккуратный контакт с действующей веткой КМ-транзита способен не только завернуть в обратную сторону галактическую спираль, но и сделать ее биологически стерильной на многие миллионы лет.
Техника безопасности здесь иного рода. К примеру, опасно бывает заново изобретать велосипед, если на таком же велосипеде кто-то уже разбил себе голову. Вот наиболее типичная мотивация: в развитой фактуре теоретически возможна попытка ИЗИ-включений (та же степень вероятности, что изготовить в сарае ядерную бомбу, — и в то и в другое верю с трудом, но на всякий случай боюсь). Разумеется, это будет гениальный физик-фактуриал, но откуда ему знать, чем может обернуться успех такого опыта? Эта техника безопасности касается всех, без исключения, опытов проникновения в ЕИП, на любом уровне развития фактуры. Здесь же возникает задача обучить фактуролога делать профилактику возможных проблем. С молодой цивилизацией может приключиться все что угодно, — Ареал и пальцем не шевельнет, но только не в случае с анималистами: эти выкормыши на вес золота и фактурологи с удовольствием устроят катастрофы в сотнях фактур, которые не жалко, чтобы знать, как уберечь одну-единственную. Потеря цивилизации аномалистов в среде фактурологов равноценна потере народного кумира, со всеми вытекающими отсюда учеными консилиумами и кулачными разборками в поисках виноватых.
Говоря о необходимости фактурологических наук, надо упомянуть бонтуанцев как особо тяжелый случай потери пространственно-временной и исторической ориентации; можно найти еще массу доводов в пользу сего неблагодарного ремесла. Единственное, чего не стоит искать, — это оправдания антигуманным методам научного поиска, поскольку ничего гуманного здесь, по определению, не предусмотрено. Экспериментатор-фактуролог и химик-лаборант с одинаковой легкостью уничтожают результаты неудачных опытов. Один, стирая тряпкой со стола разлитый реактив, другой — стерилизуя зону, в которой учинил непотребное, — этическое оправдание здесь неуместно. Цивилизация, которая выращивает животных для того, чтобы их есть и наряжаться в меха, — поймет без проблем. Да и стоит ли осуждать научно-потребительский менталитет, если давно известно: ничто так не стимулирует сообразительность, как стремление насолить соседу; ничто так не наполняет смыслом существование, как перспектива кончины; что смерть, в конечном счете, не худшее наказание, так же как жизнь — не лучший подарок.
Глава 6
Первая ночь в фарианском вырубе стала для Янцы мукой бессонницы. Она подозревала, что высоко в горах сновидения отвратительны, но к рассвету была согласна на самый ужасный сон, лишь бы на минуту закрыть глаза. Замкнутое пространство казалось душным мешком, завязанным на все узлы, и она, завернувшись в плащ, пошла под дождь, разыскивать Саима.
— Тебе не спится? — удивился Саим, встретив ее на веранде. — Это дядька Логан небеса всполошил. Чувствуешь, какой денек завтра будет?
— Это к грозе.
— Как бы не было чего похуже.
— Как, ты говорил, звали прабабку Бароля?
— Баролетта, — почтительно произнес Саим.
— Он унаследовал ее имя? Это правда, что она умерла в день, когда он родился?
— В ту же минуту, — уточнил Саим, — увидела его синие глазки — тут же лишилась чувств и больше не очухалась.
— Я слышала, что у младенцев глаза бесцветные.
— То младенцы, — мрачно пояснил Саим, — а то Бароль.
— Никогда раньше не встречала синеглазых альбиан. Говорят, синие глаза у богов. Ты веришь, что он дикий бог?
— Он сын Андроля Мудрого, внук Андроля Великого, а чей он правнук — известно одной лишь покойной Баролетте. Говорят, она принесла своего сына из Анголеи и стала женой фарианского вельможи лишь для того, чтобы скрыть происхождение ребенка. Только после рождения Бароля всем стало ясно, чем занималась красавица, вместо того чтобы посещать университетские семинары.
— Она умерла в вырубе?
— В монастыре, а что?
— Хвала богам! — вздохнула Янца. — Мне все время кажется, что здесь по ночам бродит дух женщины.
— Именно здесь он бродит, — подтвердил Саим, — эти духи с каждым годом наглеют, но тебе нечего бояться. Бароль ревнив. Он не допустит, чтобы дух его возлюбленной прабабки разгуливал по чужим спальням. Слышишь шаги…
У Янцы екнуло сердце, но, обернувшись к лестнице, она увидела босого богомола, который, задрав подол, стремительно несся вниз.
— Где Бароль? — крикнул он, заметив собеседников. — Где он шастает по ночам? В писарне его нет, в комнате его нет…
— В лесу, — ответил Саим, — он сказал: «Пока не задушу пару штук босиан, спать не лягу». Так и сказал. Утро скоро, дядька Логан, дождись.
Но Логан с той же прытью помчался к нижней площади выруба. Саим хотел что-то крикнуть ему вслед, но не успел, Логан уже напал на Гаха, который не желал среди ночи седлать для него верблюда.
— Еще одному не спится, — посочувствовал Саим, — может, сон плохой увидел? Точно тебе говорю, что-то будет.
Что такое плохой сон, на всей планете было известно одному лишь Баролю, поскольку самый ужасный ночной кошмар правоверного альбианина выглядел безобидной шалостью в сравнении с тем, что ему доводилось пережить при малейшем приступе дремоты. Покровитель сновидений и умерших душ считался самым терпеливым божеством пантеона и если уж отворачивался от твари — значит, имел на то причину. Но отвергнуть разом живого Бароля и покойную Баролетту было с его стороны вопиющей оплошностью. Когда отец Бароля впервые заметил, что сын не спит по ночам — он отвел его в молельню и заставил просить Юливана-покровителя о милости вернуть утраченный сон. О том, что такое сон, в те годы Бароль не мог догадываться — это состояние было ему незнакомо, как рыбе незнакомо чувство полета. Напротив, он пугался спящих, как покойников, и не допускал мысли о том, что, закрыв глаза, может на время лишиться чувств. Но молитва ребенка была искренней. Она не могла не тронуть сердце Юливана. И тот не то чтобы сжалился над синеглазым отроком, а просто зло над ним посмеялся. С той поры Бароль обрел дар сновидений, которые утомляли его больше, чем каторжная работа. Андроль Мудрый не мог понять, отчего сын, проснувшись утром, полдня не мог подняться с подстилки.
Сны Бароля были настолько красочны и правдоподобны, что по прошествии лет он с трудом отличал их от реальных событий. А сны, увиденные в детстве, и вовсе вытеснили собой истинное положение вещей.
— Когда я был ребенком, — рассказывал он своей подруге по изгнанию из Юливанского царства, — мы с отцом путешествовали в восточной Папалонии и, добравшись по горам до берега океана, видели настоящий анголейский галеон. Громадное неповоротливое судно неслось стрелой по глади залива на скалистые выступы перешейка, спасаясь от вертких самутийских галер, захваченных ингурейцами в плен. Рядом с галеоном они были похожи на ивовые лепестки. Отец сказал: «Смотри, если тебе не случится увидеть апокалипсис, — это будет единственным воспоминанием, которое переживет твою смерть». Я хотел закрыть глаза, но веки стали прозрачными, я поднес к лицу ладони, но не увидел их; я хотел отвернуться, но со всех сторон видел одно и то же. Тогда я понял, что апокалипсиса не существует. Потому что он — сама жизнь в предчувствии неизбежного, именно то, что происходит со мной.