Фантастические тетради
Шрифт:
— Для жизни — нет, для смерти — да. — Принц лег на мокрую траву, Бароль отпустил поводок и фарианский «пантеон» обступил кольцом жертвопринесенного. Ингуреец валялся на животе, обнюхивал примятые травинки «райского сада» и фыркал, если капли дождя попадали ему в ноздрю.
Молодой принц одинаково резво передвигался на ногах и на четвереньках. Он был способен прыгнуть выше головы Бароля и без промаха попадал камнем в цель, если по цели легонько постучать палочкой. Он изъяснялся предельно лаконично, но сообщал порой совершенно неожиданные вещи, из которых половину сочинял на ходу, а другую половину
— Что значит «стоит»? — удивился Бароль.
Клис обвел ладонью воображаемую вертикальную стену.
— А что за духи?
— Предки или потомки, — объяснил Клис, — вертикальная вода — это смерть.
— Прямо так и стоит? — сомневался рыжий математик. — Не падает?
— Мертвая вода всегда стоит у черты, — философски отвечал Клис.
— А живая?
Принц поворачивал нос в сторону сомневающегося фарианина и сильно втягивал в воздух.
— Живая — падает, — объяснял он, словно растолковывал очевидные вещи умственно отсталому соплеменнику.
В первый же день прогулки, ползая на четвереньках по размытой песчаной ложбине, он несколько раз повторил схему подземных пустот, которые, по его живому масштабу, исчисляемому в локтях и запястьях, охватывали половину материка. Широкие коридоры, будто смятые складки планетарной коры, уходили на такую чудовищную глубину, что, не бойся вода пещерных духов, — планета была бы спасена от наводнения. Каждая новая схема была идеально сориентирована по сторонам света и до деталей совпадала с первой топографической мазней, которую ингуреец исполнил на листе пергамента вымоченным в чернильнице пальцем и которую дед Махол тут же наложил на старую анголейскую карту. Жерла преисподней, все до последних, поросших мхом заброшенных косогорских колодцев, совпали с оригиналом, как звездная карта, наложенная на ночной небосвод. И все-таки Бароль не верил ни единой прочерченной борозде. Хуже того, сам не мог понять почему. Клис рисовал одно и то же снова и снова. Показывал течение подземных рек и высоту сталактитовых пещер, к стенам которых прилипают кислые пиявки, мягкие и мясистые, толщиной в палец. Рассказывал, какие грибы растут на мокрых стенах верхней галереи, где ловкие ингурейцы то и дело откапывают сладкие корешки; объяснял, где и как можно греть живот после еды в лужах у горячих ключей. Клис утверждал, что знает об Ингурее все, но о «молнии Босиафа» не было сказано ни слова.
Напрасно Бароль день за днем таскал принца на свет, восстанавливая детали размытых на песке чертежей и, заставляя его снова путешествовать под сладкими корнями лесных зарослей, под брюхом косогорских болот, заглядывать в каждую шахту и впадину. Ничего привлекательнее личинок орехового червяка в тех местах для Клиса не существовало. Да и принцем он оказался никудышным — всего-то сыном главаря одной из банд, которые сотнями кочуют туда-сюда, устраивая междусобные стычки и открывая новые пещеры для обитания.
После многих бесплодных попыток обработать ингурейское высочество в нужном познавательном ключе настроение Бароля сильно испортилось. Его устрашающие чары на Клиса воздействия не имели; его хваленая интуиция была на грани полного фиаско.
— Босианин мог тебя обмануть, — намекал Фальк.
— Не мог, — возражал Бароль, — он меня знает. Я таких шуток не понимаю.
— Этого принца, — советовал Олли, — я бы подвесил за хвост и драл вожжами, пока не вспомнит всех предков до седьмого колена.
Бароль распластал карту на столе писарни.
— Что у нас за пустоты под косогорским болотом?
— Вода, — доложил математик, — вертикальная, как они изволили выражаться.
— Водяные столбы, — уточнил Фальк и ткнул пальцем в схему подземелий, — здесь, здесь и здесь. Под болота прохода нет.
— И это говорит инженер, — усмехнулся Хун, — мне стыдно за твои речи.
— Я просил, — возмутился Фальк, — чтоб он ко мне не цеплялся.
— Мне тоже стыдно за твои речи, — ответил Бароль, — ну-ка, инженерные головы, напряглись и подумали, отчего может образоваться водяной столб? Если имеется в виду водопад, прикиньте, какие резервуары под Ингуреей?
— Нет, — возразил Фальк, — Клис не идиот, чтобы не отличить водопад от стоячей воды. Он сказал: тишина, мертвая вода, духи…
— Давление может «поставить» воду? — спросил Бароль, и инженерные головы отрицательно замычали. — «Молния Босиафа» могла намагнитить воду вокруг себя?
На момент в писарне возникла пауза.
— Если б знать, что она собой представляет… — начал Фальк.
— Неправдоподобно, — перебил его математик, — во-первых, почему ингурейцы не падают в эти столбы? Во-вторых, вода не идет вниз, столбы не расширяются, что-то мне не нравится в его легенде. Может быть, это вовсе не вода? Он же слепой. Надо ловить зрячего ингурейца.
— Ну уж нет, — запротестовал Логан, которого все это время не было видно из-за чана смолы, — надо знать меру. Вы лучше придумайте, как воду вниз спустить, чтоб ингурейцы не всплыли, и то дело…
— А ты что здесь делаешь, преподобный великомученик? — удивился Бароль. Логан нарочито важно понес глянцевую лепешку к сушилке у дымохода. — А ну марш в прику! Немедленно! Чтобы духу твоего здесь не было. Видали его… Убирайся в свою молельню и не смей попадаться мне на глаза, пока не выяснишь, каким образом твои небесные покровители умудрились «поставить» воду. — Логан вытер обожженные руки о подол халата. — Слышал, что я сказал? Бегом!
Некоторое время богомол собирался с духом дать достойный отпор, но в конце концов вспомнил, что его рабочее место, оно же самое безопасное место выруба, и впрямь долго пустует. Не сказав ни слова, он вышел в дверь, не поднимая полога, с обидой и твердым намерением не спускаться из прики до конца потопа.
— Итак… — продолжил Бароль.
— Не магнитит молния. Не может молния магнитить, — осенило Фалька, и он не без ехидства указал на карте еще пару мест, где, по откровениям Клиса, находится стоячая вода, — не до такой же степени, по крайней мере…
— Мне обидно за вас, фариане, — возмутился Хун. — Бароль, ты же не дикарь! Ты должен понимать, что это обман. Почему ты не веришь Логану, а веришь фантазиям слепого выродка. Вода не может стоять. Это абсурд.
— Я тебе отвечу, в чем разница между откровениями богов и фантазиями выродка.
— Ответь.
— Но не знаю, поймешь ли… Все, что делается богами, — делается с умыслом. Клис не делает ничего — поэтому умысла не имеет. Ему незачем лгать — в своей жизни он потерял больше, чем получил. Я не знаю, что задумали боги, но пока пытаюсь найти объяснение абсурду — выродка им из меня не сделать.