Фантастические тетради
Шрифт:
Феликс скрылся за деревом. Переговоры продолжались недолго, негромко, с хихиканьями и недвусмысленными ужимками с обеих сторон. Феликс не должен был расслышать подробностей, а должен был лишь скромно стоять за деревом и млеть от того, какой мощнейший психологический прессинг применяет его доверенное лицо, не скупясь на дорогостоящие обещания.
— Я же сказал, в ближайшие выходные… — крикнул Шурка, закрывая за ней потайную дверь, и, потирая руки, подошел к Феликсу. — Ну вот, на час до вечернего обхода я договорился. Потом у них пересменка, и, если захотите, еще раз можно будет пройти. Только учтите, вы его родной дядя, брат Наташи из Челябинска.
Феликс достал из кармана своей неприлично
— Такая валюта у вас еще котируется?
Шурка так и остолбенел.
— Еще… котируются… — выдавил он из себя, с трудом поворачивая внезапно прилипший к небу язык. — Но… что вы! Спасибо, не надо… я же…
— Награди девочку. Своди ее в ресторан. Свози на море. Бери, они мне теперь ни к чему.
Когда белый халатик Насти снова показался в дверях, а пальчик, высунувшись из кармана, нежно поманил к себе Феликса, Шурке в пору было самому отдыхать на «даче». К этому времени он окончательно утратил способность соображать. За последние несколько часов в его голове столько раз наступала полная ясность, что эта голова мало чем отличалась от рюмки на хрупкой опоре, но с хорошо взбитым коктейлем из серо-белого вещества. Да еще с трубочкой и ломтиком зеленой капусты, чтобы жизнь не казалась слишком безнадежной для понимания штукой.
— А… я подожду вас… подвезу… — робко проблеял он вслед удаляющемуся Феликсу.
— Спасибо, не стоит.
— Ну, может быть, я что-нибудь еще… смогу для вас сделать?
— Только одно, — обернулся к нему Феликс. — Вспомнить, если я вернусь через двадцать лет.
Глава 4
Сопровождая «дядю Феликса» по путаным коридорам и узким лестницам, медсестра умирала от любопытства:
— Ты действительно его дядя? Ну, даешь! Так похож… Боже мой, я бы сразу узнала. — Она то строила глазки, то испуганно останавливалась, чтобы заглянуть за угол, не идет ли врач, то снова принималась кокетничать. — Ну, Алька! Потрясное сходство. Надо будет ему портреты заказывать. Нет, ты точно его дядя?
Молчаливый посетитель только кивал головой. Смысл этих назойливых расспросов, впрочем, как и «потрясного сходства», стал ему ясен сразу, как только распахнулась дверь палаты. Феликс не успел переступить порог, как взгляд уперся в его собственный портрет, висящий на противоположной стене в пластиковой рамке. Выполненный акварелью во всех оттенках со сходством не то чтобы «потрясным», а скорее фотографическим. Будто на него смотрело отражение. Смотрело и снисходительно улыбалось, давая понять, что ты, парень, никого здесь не удивил своим загадочным появлением. Здесь тебя имели в виду… и твое «редкое иностранное» имя уже склонялось по всем падежам и младшим медперсоналом, и высшим «опекунским советом».
Портрет произвел на Феликса эффект ведра холодной воды, притороченного над дверью специально по поводу его визита — единственного верного способа вывести из ностальгического небытия с одурманивающим запахом юности. Из загазованных московских улиц и яркого солнца на пропитанном влагой асфальте… Из декорации прошлой жизни, которая все так же посещала его в снах и которая давно казалась чем-то иррациональным, несуществующим.
От окончательного и бесповоротного отрезвления его отделял один шаг через порог, на который следовало решиться. Следовало раз и навсегда оставить за этим порогом иллюзии, и кем бы ни был этот безумный пациент, как бы ни повел себя, как бы ни стал относиться к тому, чей портрет повесил на стену, — на Земле его быть не должно. Даже если придется выжечь с лица планеты всю безумную «дачу» вместе с ее симпатичной прислугой. Факты упрямее самых живучих надежд. Здесь и речи не могло быть об осторожных, разведывательных контактах, которые Феликс планировал не один год, стараясь предусмотреть каждую мелочь.
Медсестра, запирая дверь на ключ, погрозила пальчиком:
— Ровно сорок минут. Я приду за тобой.
Посреди палаты стоял табурет, на табурете ваза с почерневшими розами, за ними кровать.
В углу кровати, закутавшись в покрывало, сидел мальчишка лет шестнадцати на вид, сжимая в руках разноцветные тряпки, и глядел на Феликса чрезвычайно удивленно. Глядел, не шевелясь, пока их удивленные взгляды не встретились и не слились в одно большое обоюдное взаимонепонимание.
Феликс позаимствовал табурет из-под вазы и устроился напротив кровати столь решительно, что мальчишка ойкнул, выронил салфетку, растянутую на пяльцах, в которой осталась торчать игла, и сунул в рот уколотый палец. Поднимая с пола рукоделие, Феликс узнал на нем розы, которые только что безжалостно переставил на подоконник. Сушеные розы, выполненные гладью на желтой салфетке, производили жуткое впечатление, отнюдь не заложенное создателем в их увядающей натуре. Словно художнику позировали заросли ядовитых лиан, закрывающие свет скитальцам подземелий. Тут же на «холсте» был размечен контур табурета, желтые стены, которые вообще не следовало размечать, а следовало просто иметь в виду… что они есть со всех сторон, такие же безнадежно желтые, как свет утреннего неба, на котором никогда не появится солнце. Ощущение безнадежности присутствовало в каждом штрихе нитью, в каждой клеточке застиранных занавесок, в каждом прутике оконной решетки, которую также… следовало иметь в виду…
— Чем я могу тебе помочь, Альберт? — спросил Феликс с той интонацией скорби, которую инстинктивно подсказывала ему декорация события.
Мальчишка вынул изо рта обсосанный палец, пошарил под покрывалом, извлек оттуда комок спутанных разноцветных нитей и передал их своему спасителю:
— Распутай, пожалуйста.
Феликс взял ком и проделал фокус, после которого любой нормальный землянин должен был взять тайм-аут. Он растянул на десяти пальцах цветастое месиво, разорвал его и раскидал на краешке кровати так, что оставалось лишь смотать клубки. Мальчишка с интересом пронаблюдал процесс, будто принял экзамен, и снова начал рыться под покрывалом, нахмурившись, будто решая для себя задачу поиска сути, скрытой в его посетителе под толстой шкурой зимнего пальто.
«Безусловно, — думал Феликс, — черты лица он унаследовал от матери. Он не столь жгучий брюнет, как его бессовестный отец… Поистине бесчеловечное, бесчувственное существо. Бросить на чужой планете такого необыкновенного ребенка». «Это безумие», — успокаивал себя он. Выражение лица «покинутого младенца» не оставляло никаких сомнений на предмет «сверхъестественного» родства. К сожалению, ошибки не произошло. Это выражение лица он узнал бы сразу, в самой многолюдной толпе.
— Чем я еще могу помочь тебе, Альберт?
Альберт прекратил нелепые поиски и сконцентрировался на лоскутках, разложенных у него на коленях:
— А я тебе? Ведь это ты сюда пришел. Раз пришел, значит, что-то надо.
— Мне надо знать о тебе все.
— Вообще-то, я не люблю о себе рассказывать. Это отнимет у тебя время. Целых восемнадцать лет, — сказал он и выжидающе поглядел на пришельца.
— Я не тороплюсь.
— Тогда спрашивай.
Феликс не слишком хорошо понимал, о чем нужно спрашивать человека, который, перед тем как отвечать на вопросы, по самое горло кутается в покрывало и смотрит в глаза, как в дуло пулемета. К тому же если б точно знать, что все 18 лет он так и будет сидеть на кровати, что не станет рисовать то, чего никогда не было в истории его родной планеты и ни в коем случае быть не должно.