Фантастические тетради
Шрифт:
— Не маловато ли? Сколько лет, Феликс! Сколько впечатлений! Откуда в тебе столько отвращения к написанию мемуаров? А впрочем, я знаю — ты сделал это только для меня, хотел уважить убогого архивариуса. Спасибо, — он вернулся с рукописью на диван и зашуршал страницами в самую середину тетради. Но, прочтя пару строк, отложил. Пальцы его стали дрожать сильнее прежнего, а на глаза навернулись слезы.
— Нет, Феликс, я не в состоянии… Я не могу понять, зачем ты притащил меня на Землю? Не мог найти местечка поскромнее? Эти рукописи мне нужны были там… Я без них — как слепой червяк в темной банке. Теперь мы с тобой могли бы сделать все! Только мы вместе, а ты… взял и притащил меня на Землю! Ну что тут
— Послушай, приятель, а ты действительно… не тронулся ли?
— А ты действительно хочешь знать, тронулся ли я? Как бы тебе хотелось? Как бы это лучше уложилось в твой сюжет?
— Собственно… — замялся Матлин, — мне наплевать. Во-первых, это не мой сюжет; во-вторых, это такой «сюжет», что все, что бы с тобой ни случилось, в него прекрасно уложится, так что зря не волнуйся. Лучше отдохни, приди в себя, — он присел на край дивана рядом с трясущимся Гренсом. — Тебя что-то напугало в архиве? Ты понял, что произошло с первой цивилизацией Акруса, и от этого тебя трясет?
Гренс неуверенно кивнул.
— Ты все расскажешь мне, правда?
Гренс еще раз кивнул и начал теребить уголок тетради.
— Конечно, — произнес он с дрожью в голосе, — когда-нибудь мне все равно придется об этом рассказать, но это будет еще одна фантастика, в которую не поверит ни один нормальный человек.
— Если даже тебе когда-нибудь удастся убедить себя в том, что все, что с нами произошло — фантастика, от твоего сумасшествия не убудет. И потом, какой в этом смысл, Андрюха, если это твоя жизнь! Какая тебе разница, поверит в нее кто-нибудь — не поверит…
— Мы же на Земле, Феликс, это многое меняет.
Феликс положил ладонь на свою рукопись.
— Но именно ты, Лоин Гренс, будучи на Земле, способен поверить всему, что здесь написано?
Гренс вытянул мемуары из-под ладони, схватил со стола карандаш и написал на титульном листе размашистым почерком: «Не знаю, что он здесь написал, но все написанное — чистейшая правда, потому что свидетелей этому нет. А если есть, то это лжесвидетели».
— Хорошо, я завтра же расскажу тебе все, — принял решение Гренс, — дай мне ночь, чтобы окончательно убедить себя в том, что я сделаю это. А сейчас я хочу спать. Ты прав, мне пора отдохнуть. Отдых, отдых. Оставь меня одного.
Ночь выдалась самой долгой и беспокойной в истории «крымского» особняка. Матлин уложил Гренса в спальне, а сам… то валялся на диване в гостиной, то слонялся по темному саду, время от времени, заглядывая к Гренсу, который мирно и безмятежно сопел поперек кровати в обнимку с подушкой. Затем снова шел бродить по дальним аллеям, чтобы шорох листьев не нарушил сна странствующего страдальца. Он даже заглянул от скуки в лабораторию Ксара, где всегда был день-деньской, чтобы отдохнуть от затянувшейся ночи. А когда первые лучи «солнца» коснулись крыши и макушек деревьев, он поднялся в спальню и обнаружил Гренса, безжизненно висящем в петле, притороченной к крюку для люстры. Тонкая веревка так глубоко въелась в шею, что голова грозила вот-вот отвалиться, а цвет лица был как раз в тон недавним густо-сиреневым предрассветным сумеркам.
— Вот так… — произнес шепотом Матлин, — а на что ж ты еще, Феликс, мог рассчитывать?
Он постоял немного в своей меланхолической отрешенности, прошелся по гостиной до журнального столика, на котором лежали ножницы для нарезки каминного хвороста, подпихнул под крюк табуретку, валявшуюся вверх тормашками, установил на ней маленький стульчик, валявшийся рядом с табуреткой, осторожно поднялся на это хрупкое сооружение и перерезал веревку.
Тело Гренса с шумом рухнуло на пол. Матлин спустился вслед за ним, развернул его лицом вверх и наклонился к самому уху, будто не хотел быть услышанным кем-то, незаметно присутствующим между ними:
— Вот так всегда… торопишься, торопишься и не представляешь себе, как долго потом приходится возвращаться…
Третья тетрадь:
СЛЕД МАДИСТЫ
УЧЕБНИК. ВВЕДЕНИЕ В МЕТАКОСМОЛОГИЮ. «Зеркальные часы Хаброна» (19-я Книга Искусств. Астарианские хроники)
«… Через бесконечное и безначальное время-пространство, сквозь память ушедших и будущих поколений, тебе — неистовой силе, твоей бездонной памяти о будущем, сжигающей за собой мосты… от нас, плебеев бытия, тех, кто не забыл дороги к своей первобытной родине. Тебе… идолу судьбы, к чьей святыне никто из нас не смеет прикоснуться… Забвенье ведет тебя так, как нас хранит наша память, и каждый шаг отныне нас будет отдалять друг от друга.
На этом месте в пятисотый цикл восхода Синей звезды будет навсегда захоронено то, что являлось величайшей гордостью и роковой ошибкой пятой цивилизации астариан, — Зеркальные часы Хаброна».
На этом самом месте, где были захоронены Зеркальные часы, мы будем вынуждены снова вернуться к теории информационных полей, которая должна была наскучить даже самому терпеливому читателю. Но иначе никак не понять, что скрывает под собой этот, не лишенный пафоса, некролог: «…пятисотый цикл…пятой цивилизации, двадцать пятое мутационное поколение…». С какой стороны ни подступись — непременно упрешься во что-нибудь пятикратное. И чем трагичнее сюжет апокалипсиса, тем больше в нем можно выявить «пятикратных» закономерностей. Ничего удивительного. «Пять» в просторечье и есть число мадисты, символ «оркариумного тождества». Любые совпадения пятикратных циклов, как замечено на основе исторического опыта, точка наиболее вероятных проявлений мадисты. Эта закономерность имеет массу логических объяснений, почти нумерологических, вникнув в которые действительно начинаешь верить, что каждое число являет собой нечто большее, чем просто число. Так же как инфополя иногда являют собой нечто большее, чем средство информационных накоплений.
В «Первой тетради», во фрагменте учебника, посвященном ЕИП и ИИП речь шла о том, что эти два монстра имеют свойство накладываться друг на друга (по достижении ИИП достаточных размеров и насыщения). Согласно шкале Дуйля, это происходит на 7-й ступени, последней ступени Ареала. В этом смысле Дуйль явно переборщил, заявив о Е(И) — информационных прорывах в сетях, имея в виду глобальные масштабы подобных прорывов. До этой напасти, к счастью, пока что никто не дожил и мы таких вещей в «Первой тетради» не касались.