Фантастические тетради
Шрифт:
Начало истории относится к постаритаборскому периоду, когда к посредникам обратились существа, относящие себя к одной из ветвей цивилизации Хаброна, которая здесь еще никоим образом не описывалась и к Кальте отношения не имеет. Проблема состояла в изучении совершенно нового явления: «Похоже, мы задели цивилизацию, существующую в необычной для нас среде, — объяснили посредникам хаброниты, — похоже, мы не сможет друг друга понять, а это сейчас жизненно необходимо. Способу их языка мы не можем найти даже приблизительного аналога». В качестве переводчиков посредников использовали часто и охотно, и если вдруг где-то сталкивались два непонятных друг другу способа передачи информации — само собой, между ними должен был появиться кто-то, способный уладить эти проблемы.
Проблема же заключалась в том, что хаброниты, совершенно интуитивным образом умудрились совместить каналы ИИП с Е-инфополем там, где они в принципе считались
Цивилизация Хаброна до той поры еще не сталкивалась с мадистой, даже с явлениями, похожими на нее и, естественно, грамотно объяснить суть происходящего было невозможно. Поэтому аритаборские переводчики, прибыв лично на место происшествия, сразу оказались в эпицентре события. Зрелище казалось ужасающим: каналы ЕИП действительно были вскрыты, но принимали информацию уже умалишенные существа. Информационный поток имел напор чудовищной силы, способной парализовать каналы-приемники, «прорвать дно» во всех имеющихся в наличии архивах и замкнуть процесс. После чего всю экспериментальную территорию надо было срочно уничтожить, как пораженную смертельным вирусом. Умалишенные лаборанты пытались выровнять напор в каналах, но сами становились частью этой адской машины, и реагировали на окружающий мир лишь по схемам, задаваемым оголенным ЕИП. Эта реакция и выполняла роль «непонятного языка» в последующей мадистологии он получил название «языка мадисты», обладающего многими достоинствами перед ЯА. Как, например, мощностью инфопотока, способом концентрации и неограниченными адаптационными возможностями, грамотное применение которых способно начисто снять любые языковые барьеры. Хаброниты, неожиданным образом включенные в язык мадисты, не могли иметь понятия о грамотном применении языка, за что и поплатились психическим расстройством, а психика, нарушенная посредством ЕИП, практически не восстановима.
После этого печального события в науке мадистологии появилось два принципиальных прорыва, которые, собственно, дали возможность заниматься этим явлением как наукой, а не феноменом, наблюдаемым от случая к случаю.
Во-первых, это дало повод задуматься о том, что есть «субстанция личности» (биологического или небиологического существа, естественного или искусственного происхождения, имеющего шанс «сойти с ума»). Субстанция личности, осознающая свое присутствие в данном месте в данное время и воспринимающая «в себя» окружающий мир — возможности ее риска, самоанализа, пределы и вероятности восприятия. Этот повод задуматься сам по себе требует осторожности и грамотной подготовки. Для фактуриала такая подготовка практически не реальна и чревата двумя крайностями: цепной реакцией восприятия или зацикливанием его… и то и другое, со знаком «минус» или «плюс» в равной степени сумасшествие. Для существа, адаптированного к Ареалу, такое напряжение психики может быть в порядке вещей. Этих уровней напряжения и уровней психического иммунитета существует безумное множество, на все случаи проявления мадисты. На хорошей основе любую из них можно наработать тренингом за несколько лет; на фактурной основе, которая имеет мало шансов оказаться хорошей, почти всегда (за исключением, разве что, чистой линии фактуры) необходимы несколько мутационных поколений. Если эта подготовительная работа успешно завершена, можно начинать иметь дело с основой мадистологии, которая и является единственной заслугой посредников в этой области — это я опять о той самой «технике безопасности» — защите мозга, без которой науки, как таковой, не существует. Защита мозга может быть самой разнообразной, даже у тех, кто с мадистологией иметь дело никогда не собирался — это уже побочная польза. Мозг мадистолога требует защиты особой, устроенной таким образом, чтобы усложнять и укреплять самое себя от каждой попытки мадисты ее нарушить, поскольку мозг — их первый и единственный рабочий инструмент. Применение такой защиты автоматически подразумевает свой этический кодекс, называемый «кодексом доверия», который должен прилагаться к делу как инструкция пользователя, как негласный, неписаный закон, гарантирующий исправность и максимально эффективное применение этой защите:
— наука, в которой не существует доказательств, требует особых условностей;
— наука, представляющая собой опасность, требует особого поведения;
— наука, предмет исследования которой противоречит логике, требует особой логики связей. Явление существует. Это не плод фантазии и не случайное стечение обстоятельств, а очевидный факт, понимание которого пока находится за пределами нашего восприятия. Но, ввиду того, что явление все-таки влияет на то, что за пределы нашего восприятия не выходит, и влияние это очевидно, мы считаем себя в праве узнать о нем. И если вспомогательные средства, позволяющие фиксировать и анализировать результаты, нами не могут быть задействованы, остается единственный метод — доверие друг к другу, как основной доступ к информационному архиву нашей работы.
По этой ли причине или вследствие опыта проб и ошибок, мадистологи с тех времен и по сей день являют собой образец честности для всего разумного Ареала. Эти существа с врожденной честностью, тупой и прямолинейной, которая подвела бы любого человека при первой же жизненной коллизии, для них является единственной возможностью не растратить впустую свои труды; возможность существовать в совершенно чуждой для них среде и всегда иметь возможность обойти прямое столкновение с предметом своих исследований, который (по выражению Матлина) постоянно находится в состоянии самообмана, а также обмана всех окружающих. От «хроник Астари» могу добавить, что исследуемое явление так же имеет свойство покидать свою привычную среду обитания — на этот случай состояние «самообмана» может быть для них таким же единственным способом выжить.
Не могу утверждать, что сама техника защиты мозга целиком обязана своим существованием Аритабору. Но посредники, по логике вещей, найдя теоретическую основу этой защиты, должны были первыми погрузиться в исследования. Но именно они самоустранились в первую очередь. Возникает вопрос, почему? Из-за чувства самосохранения? В этом случае, почувствовав опасность, логично было бы поделиться своими опасениями с теми, кто ее не почувствовал. Тем более что опасность наверняка бы имела глобальные масштабы. Истинной причины установить так и не удалось. Если кого из посредников где-нибудь припирали к стенке вопросом: «почему ж ты… с твоими природными посредническими способностями, не хочешь даже попробовать?» — ответы были похожи друг на друга, будто их штамповали на одном конвейере: «Невозможно изучить явление, которое не созрело для того, чтобы дать себя изучить. Здесь дело не в нас и не в них, а только в бесполезной трате времени». То есть, перевожу: если когда-нибудь мадиста явится в Аритабор с белым знаменем, чтобы упросить посредников сесть с ней за стол переговоров, те тот час же бросят все дела и проявят в полной мере все свои незаурядные посреднические дарования.
Заключается ли в этом подходе особая хитрость, выжидательная тактика или способ обезопасить себя? Неизвестно. Только мадиста их действительно, на удивление, мало беспокоит. «У нас суверенитет, — говорят посредники, — такой суверенитет дороже принципа».
Глава 34
По истечении условленного срока, Суф привез в ЦИФ контейнер, переданный ему очередной вернувшейся из Акруса экспедицией. А к тому времени, как Матлин добрался до ЦИФа, контейнер уже стоял в лаборатории, и Ксар расхаживал вокруг него с весьма озадаченным видом.
— Там не все в порядке, — сообщил он Матлину, — я не могу вскрывать его здесь. Это надо делать в особняке и только в твоем присутствии. Объясняй ему, что хочешь, но он должен быть уверен, что находится на Земле. Иначе я не смогу его контролировать. И еще, имей в виду, что в контейнере он не один.
Гренс действительно был не один, а с мальчишкой, которого называл сыном и который, в отличие от отца, оказался в полном порядке. До такой степени, что после вскрытия контейнера первым делом удрал и причинил немало хлопот Ксару, который «вручную» пытался его ловить по всему заповеднику, пока Матлин не испек котелок картошки с луком и не подманил обессилившего изголодавшегося ребенка на еду.
Гренс открыл глаза сразу, как остался с Феликсом наедине, будто ждал этого момента.
— Салют! Я рад, что ты еще жив, Феликс.
— С чего ты вбил себе в голову, что я не должен быть жив?
Гренс закрыл глаза и на некоторое время отключился от внешнего мира. Он постарел, сгорбился, отрастил себе бороду и шевелюру длиннее бороды, побледнел и постоянно держал пальцы сцепленными, чтоб не было заметно, как они дрожат.
— Я на Земле?
— Разумеется.
— Черт вас всех дери! Я думал, ты догадаешься забрать меня куда-нибудь еще… — он прошелся к окну и взглянул вниз. Матлин встал за его спиной.
— Павлин. Я купил его в Ялте, думал, будет красиво, но собака обгрызла ему весь хвост. Теперь он стесняется его показывать.
— Я так понимаю, что мы не в Москве, — предположил Гренс, — и то, слава богу! Это Крым? Ты здесь живешь?
— Точнее, отдыхаю.
— Поздравляю. Если можно, я поживу немного у тебя. Ах, да! Голли! Если разрешишь, он тоже здесь поживет. Он читает мне вслух на ночь. Это успокаивает.
— Надеюсь, сам ты еще не разучился читать? — Матлин торжественно возложил на подоконник первый рукописный вариант мемуаров. И Гренс с интересом пощупал рукопись.