Фантастический альманах «Завтра». Выпуск четвертый
Шрифт:
Кусок вчерашнего хлеба у меня имелся. Я пообедал консервированными сосисками, которые по причине давно вышедшего срока годности беречь не стоило, переволок телефон в ванную, улегся на щит и стал набирать по очереди номера участников предстоящего застолья. Когда наконец удалось пробиться к У. Ю., палец, крутивший диск, едва не обзавелся волдырем. Радио У. Ю. не слушал, он ответил, что у него нет радиоточки. Я попросил его купить хлеб, а сам свернулся уютным калачиком и задремал под звуки далекой-предалекой стрельбы.
Проснулся я в тишине и не без труда сообразил, что это вечерний мораторий. Пришлось срочно вставать и браться за окна. Черную бумагу и кнопки я заготовил заранее, так что обернулся быстро — в два слоя заделал, и в комнатах, и на кухне. Потом сбегал к тете М. за стульями,
В шесть часов я включил радио, но вслушиваться в метрополийскую речь вдруг расхотелось. Приемник лопотал сам по себе, а я взялся за веник и принялся подметать коридор, между делом прикидывая, кто сегодня у меня появится. Я как раз добрался до У. Ю., когда из динамика донеслось эхо взрыва и крики про агентов службы безопасности, на которые наложилась автоматная очередь, взрезавшая мораторий за окном. И я неожиданно вспомнил, что радиоточка у У. Ю. есть: сам видел у него на кухне трехпрограммный приемник. А как вспомнил, так вспотела спина и возникло ощущение, что кто-то целится мне в затылок. Я все понял! Сочинение про Деус-махину — это вроде теста на благонадежность, невод, заброшенный наугад. Народ начнет обсуждать, болтать… КМБ, конечно, прослушивает телефоны, а телефоны инородцев в первую очередь. Достаточно мелочи, например, кто-нибудь сравнит Правительственный дом с Домом Руководства, и его сразу на карандаш… Вот почему У. Ю. соврал мне, когда я спросил его про радио! Вот гусь лапчатый, с ходу догадался! Но пусть даже это и тест — не так страшен КМБ, как наш брат, инородец, его малюет. И страхи мои беспричинны: чего мне, лично мне, бояться? Не КМБ мне надо бояться, а себя самого, собственной мании преследования. Того, что свихнусь на этой почве, надо бояться!..
В дело вступила флейта, и тут же ее заунывную песню рассек звонок. Я выдернул вилку из розетки, словно не желал, чтобы меня застукали за слушанием официального метрополийского радио, и пошел открывать, заскочив по дороге на секунду в ванную. Через глазок я увидел А. И. Вглядываясь в свое отражение в глазке, он поправлял узел на галстуке.
— Красиво тирлиликает, — сказал А. И. по поводу «Оды к радости» и вступил в квартиру.
А. И. — презабавнейшая личность. Он трудится у нас старшим инспектором, но на работе появляется крайне редко и никогда — трезвым. Его парадно-будничная одежда — желтый пиджак с кожаными налокотниками, галстук в горошек, бордовые брюки в крупную синюю клетку и туфли на высоких каблуках. Прической и ростом А. И. — вылитый Наполеон. На зиму он отращивает карло-марксовскую бороду, утверждая, что так экономит на шарфиках. В этом году, впрочем, он с бородой запоздал — на дворе начало ноября, а щеки А. И. покрывает хилая трехдневная поросль. Не удивлюсь, если он лишь недавно, случайно не напившись, обнаружил на трезвую голову, что мы движемся не к лету, а к зиме.
Пока я запирал дверь, А. И. добыл из заднего кармана брюк плоский пузырек из-под шампуня.
— Не желаешь? — спросил он.
— Желаю! — ответил я. — Требуется устранить дисбаланс в душе. Кинуть что-нибудь на противоположную чашу весов.
— То есть вылить, — уточнил А. И. и сосредоточился на крепко завинченной пробке; интересоваться той чашей, из-за которой нарушилось равновесие, он не стал, и я замолчал, хотя секунду назад собирался завести разговор о Деус-махине.
В пузырьке оказалась приличная лимонная водка; А. И. горазд на такие штуки: какой еще сосуд способен уместиться в кармане брюк? С тех пор как жена отказала А. И. от дома, он кочует по знакомым и все свое носит с собой. Иногда он ночует в конторе, куда проникает через окно, и даже умудряется приводить дам. Так, во всяком случае, считает наш шеф, обнаруживший на конторском диване подозрительные пятна. Шефу оно, конечно, виднее.
— По второй? — предложил А. И. и достал из внутреннего кармана пиджака газетный сверточек. — Закуска у меня королевская!
Ну да: еду А. И. признает только в виде закуски. Он живет без карточек; люди, узнав об этом, делают большие сочувственные глаза. А. И. живо откликается на сочувствие, но рассказывает о своей беде столь длинно и запутанно, что мало кто способен дослушать его до конца и тем более понять. По-моему, ему просто неохота связываться с государством, и он предпочитает питаться дружескими подаяниями. Вот и сейчас из сверточка явились кусочек колбасы, комочек винегрета, вареная картофелина и еще какой-то продукт, чье происхождение на вид определить невозможно, а попробовать у меня лично рот не откроется. Словом, еда под названием пища.
А. И. ухватил щепотью винегрета, посмотрел задумчиво пузырек на свет и сказал:
— Ну что, по последней? Ибо единственный, но, увы, существенный недостаток плоских и гибких шампуневых пузырьков — их невеликая вместимость.
Когда последняя благополучно проскользнула по пищеводу, я включил погромче приемник и шепотом рассказал А. И. о Деус-махине и хитропопом У. Ю. Он выслушал внимательно, но под конец заявил, что ему наплевать, и предложил выпить вина, поскольку он все равно уже узрел канистру под раковиной. Чуткости к окружающим у А. И. всегда было не больше, чем у фонарного столба. Приемник тем временем неожиданно выдал знаменитое метрополийское многоголосье.
— Обрежь ему хвост по самые уши, — флегматично сказал А. И.
Я обрезал хвост с ушами и нырнул под раковину, но едва дотронулся до канистры, как снова позвонили. По дороге к двери я взглянул на часы. До окончания моратория оставалось двадцать две минуты, но уже доносилась густая пальба. И как только они разбирают своих и чужих? Я, конечно, не имею в виду тех, кто стреляет во всех подряд.
«Ода к радости» приветствовала Аиньку, Г. А-ого, Шу-цу и Л. С. Причем Шу-цу и Л. С. с порога принялись поносить метрополийцев на чем свет стоит. В нашей среде такие речи давно уже считаются дурным тоном: ничего в них невозможно сказать нового, того, что кем-то из нас когда-то сказано не было. Но что взять с Шу-цу и Л. С.?! Шу-цу горяч, у него гигантский зуб на метрополийцев с тех пор, как он служил прапорщиком в союзной армии, изрядно нахлебавшейся, расплачиваясь за свинство политиков. Стоит какому-нибудь метрополийцу косо посмотреть на Шу-цу, так жди беды. Шу-цу всегда выступает с открытым забралом. Не счесть, сколько раз он попадал в милицию, а там, ясное дело, величают инородческой свиньей и награждают тумаками. С каждым таким происшествием Шу-цу озлобляется все больше. А Л. С. — дура, и этим все сказано. По любому поводу, а поводов метрополийцы дают хоть отбавляй, она доводит себя до истерики. Вот и сейчас она достает из сумочки сложенную вчетверо сегодняшнюю «Свободную Метрополию» и начинает читать:
— «Метрополия в опасности! Инородцы свили гнездо в самом сердце ее. Откройте, люди, глаза, откройте! Ибо пришел враг, он стоит на пороге, и мы должны дать ему надлежащий ответ. Они должны быть выжжены каленым железом, эти продажные люди, предатели без роду и племени. Сила на нашей стороне, метрополийская нация — я верю! — сметет всех предателей, пригревшихся на груди нашей земли-матери, и всех призовет к ответу…»
Тут голос у Л. С. сорвался и полились слезы. Я поспешил на кухню за водой и увидел, что А. И. сражается с канистрой. Я воззвал к его совести. Не поперхнувшись, он допил стакан и дал слово, что больше не будет.
Когда я прибыл с водой, Л. С., уже без пальто, полулежала в кресле и с тихим стоном сообщала, что пойдет сейчас к Дому Руководства и совершит самосожжение. На нее никто не обращал внимания, а мне захотелось полезть в карман за спичками.
В другом конце комнаты Шу-цу, потрясая той же «Свободной Метрополией», кричал:
— Да вы посмотрите, что они говорят. Посмотрите, что несет эта сволочь Н-зе! Послушайте только! — и он читает:
«Мало иметь метрополийскую фамилию, мало говорить по-метрополийски, мало быть метрополийцем по рождению, надо еще и думать, как метрополиец. Лишь такие люди могут жить на нашей земле. А захотят ли инородцы думать, как мы, и как проконтролировать это? Кто даст гарантию, что не зреет среди них заговор с целью вернуть метрополийскую нацию в положение служанки у разъевшихся пришлецов с чужих земель?»