Фантастика 1971
Шрифт:
— А мы попробуем, — бесстрашно сказал я. — И вообще, Илья, ты не находишь, что мы многовато последнее время философствуем, а делать ничего не делаем?
— Будем и делать, — вскинул Илья голову. — Попробую. Но последний раз. Вот что: давайте сейчас вчетвером наметим план — что именно мне надо сделать в лаборатории. Я это сделаю, а потом снова соберемся. А пока я из лаборатории не вылезу, а вы свои делишки подгоните. У меня есть, например, сведения, что ты, дорогой Рюрик, запустил редакционные дела до крайности…
— Да и Юрий Иванович
Да, на работе следовало подтянуться. Теперь, когда я знал, что Илья взялся за дело, а я мог ему только помешать, рука моя потянулась к перу. Я снова вслушивался в троллейбусный разговор, пробовал на вкус чьи-то признания, рядовую болтовню, меткие словечки.
Снова искал сравнения для автомобиля, вывески, встречного старика.
Я не знал, найдет ли Илья решение. Скорее, знал, что не найдет. Слишком просто выглядели все запланированные нами действия. Слишком просто, чтобы они могли привести к цели. Но ведь сложное — в нашем смысле слова — было Ньютону недоступно.
Значит, он пользовался чем-то простым? Да. Простым, но как-то не просто. Тут как со статьей.
Можно написать интересно о чем угодно — важно найти только свежий, неожиданный поворот, точку зрения, с которой читатель сам не увидел бы того, что видишь ты. Журналист здесь выступает как представитель искусства.
А в науке тоже так: открыть — значит взять известные факты и расставить их по-новому. Велика ли разница?
Проходила понемногу апатия, сковывавшая меня столько времени. Я, как Атлант, скинул с себя небо на плечи Геркулеса, и за золото Ньютона отвечал — хотя бы временно — другой.
А вот не захочет ли Илья присвоить себе все заслуги?
Впрочем, мысли о дележке славы сегодня тревожили меня меньше, чем полгода назад. Наверное, потому, что я уже не верил в удачу…
Зато верил в удачу журналистскую. Я соскучился по таинству превращения грязных блокнотных листиков в цветные и радостные журнальные страницы.
Я поднялся на наш девятый этаж пешком, сел за привычно заваленный бумагами стол.
— Главный редактор тобой интересовался, — сообщил мне Гришка.
Александр Васильевич бегал по комнате. Размахивать руками он начал, по-моему, еще до моего прихода. Но кричать — только после него.
— Съездил в командировку, и словно нет его уже полгода! — голос при этих словах был у Александра Васильевича такой, словно он не ругал меня, а жаловался мне на меня же. Я нанес ему смертельное оскорбление — и редактор хотел, чтобы я извинился и обещал подогнать дела.
— Ньютон! Золото! Граф Калиостро! Колдуны! Красавицы! Ведьмы! А я полгода репортажа приличного допроситься не могу. Не делаете ни черта, пользуетесь хорошим моим отношением! И хроники нет! А где техника, техника? Да не ленитесь вы, а просто
— Наслышан, — сказал я, не изменяя выражения лица. — За день-два фельетон; на пари — первых трех встречных проинтервьюировал, и интервью напечатали; министров за хвост ловили…
— …Да! Ловил, интервьюировал, писал! А вам месяц к статье готовиться морально, месяц материалы собирать, месяц проверять, полгода писать, еще год — редактировать. Работнички!
Я присел на край стола, любуясь своим Главным. Волосы стояли венчиком вокруг его огромной головы. Насажена она была на широченные плечи, но под ними было тело, отнюдь не уродливое, но и не могучее. Ничего общего не было между этим телом (за исключением плеч) и головой. То ли дело роденовский Бальзак! Ведь безумная, кажется, идея — изобразить великого писателя нагим, точно древнегреческого атлета — обнажить эти обросшие жиром мышцы, выставить напоказ слишком дряблую кожу, слишком широкие для мужчины бедра, слишком толстые руки. И над всеми этими преувеличениями (по отношению к классической фигуре) — голова — продолжение и развитие тела.
Бюст здесь был бы только цветком, стебель которого оборвали у самого верха, лицо в виде маски показалось бы лишь опавшим лепестком…
— О чем ты думаешь, когда с тобой говорят о деле? Что ты можешь сделать в свое оправдание? Не сказать — говорить вы все мастера, — а сделать. Ну?
— Это что, рыцарский вызов? Пожалуйста! Подойдемте к окну, Александр Васильевич. Видите вон ту вывеску? Сберкасса. Что там дальше? Вы, наверное, лучше меня видите, Александр Васильевич?
— Починка обуви.
— Отлично.
— Потом продовольственный магазин, винзавод… Черт возьми, Рюрик, неужели вы настолько ненаблюдательны? Это лишний раз доказывает, как вы плохо работаете. Никуда не годится, никуда! Я же не вижу уже, я на память вам говорю, где что, а вы… Мы же здесь больше года помещаемся. Наблюдательность журналиста! Журналист обязан быть наблюдательным!
— Погодите-ка со своими призывами, Александр Васильевич. Я предлагаю пари.
— Какое?
— Я зайду под каждую из десяти вывесок подряд и принесу десять материалов, достойных вашей подписи.
— И это всего за каких-нибудь десять лет? Или двадцать?
— Нет. За неделю.
— Однако! Ящик коньяку?!
— Отлично.
— А ты учитываешь, для какого издания ты все это собираешься делать? Это ведь не газета. Что ты можешь написать в научно-популярный журнал насчет сапожной мастерской?
— Увидите, Александр Васильевич! — я соскочил со стола. — Иду на «вы»!
Я лупил по покорным клавишам всеми десятью пальцами, перенося на большие листы бумаги если не сами слова, то их смысл с, разложенных по столу блокнотных листков. Можно было бы написать статью о новом стиле работы в сапожной мастерской, но это уже проделал недавно один из моих друзей. Надо искать другой ход.