Фантастика 1971
Шрифт:
— Значит, можно встретиться с будущим? — спросил я.
— Да, можно. Но только раз.
— Как два встречных поезда?
— Да, как два поезда.
Не будь Валька моим другом, я, может быть, поверил бы ему гораздо раньше. Но ведь когда-то мы бегали с ним вместе на лекции и за одним столом вычисляли криволинейные интегралы, поэтому я отнесся к его идее как к своей собственной — скептически. Мало ли мыслей бродит в голове каждого из нас? А тут, собственно, и идеи никакой не было.
Теперь-то я понимаю, что идея все-таки
— Ты ошибаешься, Влах, — сказал я, — встречное время — это легенда, не больше. Если и существует такой мир, то он навсегда останется для нас невидимым и неощутимым.
Он молчал. Мне стало жаль мечту, которую он не мог защитить. Захотелось поверить в нее… изобрести что-нибудь, наконец.
— Ты смог бы, — спросил я, — представить мелодию в обратной записи? Мне кажется, «музыка наоборот» — это какофония.
— То же самое сказали бы те, из другого мира, если бы… понимаешь?… А это мысль! — Он оживился. — Обратная запись — мысль! Нужно только немного переделать магнитную головку, тогда можно все воспроизвести, У тебя ведь был магнитофон?
Я достал магнитофон и посмотрел на часы. Было без четверти час. Хотелось спать. Я понял, что его так взбудоражило. Мы ведь не зря спорили о симметрии и квантовом обмене. Ему хотелось поймать радиосигналы наших двойников. Но что такое их голоса или музыка? Бессмысленный шум, все звуки следуют в обратном порядке.
И потом искажения, неизбежные пропуски, замирания сигналов — кто сможет учесть это? Если только эти сигналы можно услышать вообще.
Но на магнитофоне можно все-таки попытаться записать сигналы и пустить затем ленту обратным ходом. И если удастся услышать хоть одну музыкальную фразу, хоть обрывок разговора на русском, английском, турецком, японском… Только бы услышать! Вот что я вдруг прочел в его глазах.
Он верил и не верил. У него было очень серьезное лицо, волосы упали на лоб, и на правой руке вздулась и дрожала синяя жилка.
Удивительно, что эта простая мысль никому раньше, по-видимому, не приходила в голову. Он снял крышку магнитофона, щелкнул клавишами, настроил приемник на какой-то вибрирующий звук. В черном квадрате окна плавали красные и синие огни, потом окно качнулось, деревья загородили звезды. Я почувствовал под головой подушку. Он обернулся ко мне и что-то сказал.
— Да, да, оставайся, Влах, — ответил я наугад, — свет мне не помешает.
Во сне мыслят образами. Прошлое — это мой Синегорск и солнце в зеленой траве. Будущее — как далекое облако у горизонта.
Наше будущее — это чье-то прошлое. Все ясно и просто.
Валька сидел ночь напролет, в комнате горел свет, и потому-то, наверное, ночь превратилась
Еще один вечер, но совсем другой. Сентябрь. Далекие звонкие голоса. Гудки. На столе — письмо.
Пытаюсь угадать, чье письмо, и не могу. Стараюсь припомнить…
Догадаться… Или забыть?
Кто-то теребит за плечо:
— Вставай, вставай, старая дохлятина, кое-что расскажу.
— Как дела? — спрашиваю я.
— Сейчас увидишь. Вставай — опоздаешь на работу.
Он поставил самую удачную ленту. Минуты две магнитофон шипел, свистел, щелкал, наконец лента пошла, и я услышал шумную смесь ударника, трубы и тромбона.
— Это не то. Это прямая запись. Это Роуз, современная пьеска для джаз-оркестра. Дальше, слушай дальше.
Звук был очень слабый. Что-то сказала женщина — совсем тихо, голос почти растворился в тишине.
Я замер. Но пошла опять какая-то мешанина. Шум, свист, гром…
В то утро, когда мы впервые услышали обратные радиосигналы, мы договорились о четкой «программе исследований». Впрочем, это было бесполезно. Второй вечер был похож на первый. Сафонов накурил так, что я едва видел его руки, и кольца магнитной ленты, и горку кассет, и он говорил, говорил, а я не то помогал, не то мешал ему.
Много записей было пустых — шум в прямом и обратном направлении.
Мы стирали все с таких лент и записывали снова. А потом слушали.
Два-три осмысленных слова, по-моему, еще не означали, что мы слышим наших двойников. Из случайного набора звуков тоже иногда рождается слово или мелодия.
Правда, очень редко. Но во что легче поверить — в существование мира со встречным временем или в то, что из шума случайно составилась подходящая комбинация звуков?
Мы не поймали больше ни звука. Эфир молчал. Может быть, мой радиоприемник был слаб, а может быть, самые обычные шумы и передачи радиостанций совсем заглушали сигналы — этого мы не знали. Да и где был этот встречный мир — далеко или рядом?
Несколько дней Влах работал до утра. Он приходил, включал приемник, и начинались настоящие поиски, напоминающие радиоигру «Охота на лис».
В конце концов мы запутались в записях и потеряли ту самую первую ленту с одним-единственным обрывком фразы.
Влах отнес мой приемник в институт и что-то с ним сделал. Теперь хорошо различались все шумы, даже шум электронов в лампах, похожий на стук сухих горошин.
В тихие погожие ночи мы вслушивались в ставшие такими привычными звуки. Но это были мертвые звуки.