Фантастика 1971
Шрифт:
— Смеешься? Вот послушай.
Он привычно щелкнул клавишами, и мой магнитофон (до чего же он теперь жалко выглядел) подмигнул мне. зеленым глазом настройки. Запись была действительно необычная. Вот она: «Валя… Слышишь меня? Я из Синегорска… Скоро приедем. Да, с Ольгой. Спасибо…» — Ну, так ты собираешься в Синегорск? — спросил он меня.
— Нет. Все давно прошло.
Я знал, почему он спросил меня об этом. Нетрудно узнать мой голос на этой записи. Мне же казалось, что произошло недоразумение: в Синегорске не было
— Не было, так будет, — настаивал он.
— Вряд ли. Там всего десять тысяч населения.
— Да пойми ты — это же телефонный разговор из нашего будущего! А для них оно прошлое и настоящее.
Я понимал. Но, честное слово, я не собирался в Синегорск: сотни километров — ради чего? Да, я хорошо помню его улицы, кончавшиеся оврагами, лощинами и перелесками. Его деревянные дома и нечаянную любовь. А потом — Москву и университет.
И все, что было до Москвы, стало для меня другим континентом.
Мы запутались в гипотезах.
Вскоре появились новые заботы. Влах на три месяца застрял в командировке. Я серьезно заболел. В больнице я встретил синюю, прозрачную весну.
Но я помнил о Синегорске.
Помнил так, как будто видел…
…Летом в лощинах поднимались высокие травы. В озерах, оставленных половодьем, шуршал тростник.
Мы делали из него копья. На холмах трава росла покороче, зато одуванчиков было больше, попадались васильки, и мышиный горошек, и цикорий. Склон казался местами голубым, местами желтым.
И какая теплая была там земля!
Можно было лечь на бок, и тогда лицо щекотали былинки, шевелившиеся из-за беготни кузнечиков, мух и жуков. Скат холма казался ровным, плоским, и нельзя было понять, где вершина и где подножье. Сквозь зеленые нитки травы виднелся лес и светилось над лесом небо; то сероватое, то розовое от солнца — какое захочешь.
И можно было заставить землю тихо поворачиваться, совсем как корабль.
Ко мне в палату однажды пожаловала Верочка. Говорили о каких-то пустяках, о работе. Я поймал себя на том, что отношусь к ней без предубеждения. Здесь, в больнице, с помощью старых книг и личных наблюдений я вывел формулу обычного человека. И в этой формуле было все — любовь и мечта, расчет и глупость, порыв и терпение. Все — во всех, хотя и в разных пропорциях. Или, может быть, такова жизнь, что заставляет проявлять то одно, то другое свойство?
— А как со встречным временем? — спросила она напоследок.
— Не знаю.
— Жаль. Мне это очень понравилось.
— А мне очень скучно. Особенно с тех пор, как я попал сюда. Принеси мне книги из моего сто ла — Слокама, Колдуэлла, Фосетта, Мелвилла, Лондона — всех принеси. За это я расскажу тебе потом о времени.
Я дал ей телефон Вальки (в больнице телефон почему-то не работал), и он явился на следующий день.
— Надолго? — спросил он.
— На месяц. Где был?
— На Волге. В полях-лесах антенны ставил.
— Радары?
— Нет, радиотелескопы, представь себе.
— Ты отощал, как серый волк. Тебя бы на мое место. Жизнь спокойная. Лежи и думай. А хочешь — просто лежи. Только вот что, Влах: обалдел я слегка, понимаешь? Валяешься с утра до утра — и мимо санитарки снуют несносно. Принеси мне брюки и свитер.
— Зачем тебе… — начал было он.
— Штаны и свитер, — отрезал я. — У меня же здесь все отобрали. Вот ключ от квартиры.
Я смотрел ему вслед и думал.
Что ж, может быть, и для него придет Время открытий. Поеду ли я в Синегорск? Я чувствовал, что он прав. И эта правота не нуждалась в моем решении, не зависела от него.
В эти несколько недель, пока я лежал на больничной койке, странные мысли приходили в голову. По вечерам я видел кусок черного звездного неба между занавесками, и мир казался мне просто пустым ящиком, который я мог наполнять раскрашенными кубиками с написанными на них словами: «время», «жизнь», «грусть», «счастье», «человек» — всеми словами, какие я знал.
И в каком бы порядке я ни укладывал эти кубики, в ящике еще оставалось очень много пустого места — он был просто бездонным.
Наконец, мне надоедало смотреть на звезды и размышлять о сознании, творящем мир. Я окунался в книги, которые мне принесла Верочка. Это были книги, многие из которых я и раньше читал. Они до поры до времени валялись в моем рабочем столе, словно поджидали удобного случая, чтобы снова рассказать мне сказки о Полинезии, Галапагосских островах и обоих полюсах — Северном и Южном. Я понял, что все они — Нансены, Магелланы, Колумбы, Лазаревы, Амундсены, — даже если они шли среди заснеженных торосов, в конце концов надеялись открыть волшебную страну, отгороженную от остального мира ледяной стеной.
Книги тоже надоедали.
Ветки багульника, которые принесли моему соседу по палате, то пропадавшему в коридоре, то напропалую игравшему в шашки, напоминали о весне. Еще больше хотелось на воздух, и Сафонов, наконец принес одежду.
Так я оказался на улице — вполне прилично одетым. Я проводил Вальку до самых ворот. Холода, по-моему, уже совсем не чувствовалось, а земля казалась летней… Я словно плыл в синем от голых веток воздухе. Теплый желтый луч, упавший с неба, согрел мою ладонь. Странное чувство возникло у меня — возникло и пропало: не встретился ли я с двойником, не пройдена ли половина пути? Но нет, мне не открылось будущее — должно быть, не пришло еще время.