Фантастика 1972
Шрифт:
– Ничего?…
– Вижу мост, - сказал я.
– На мосту - ничего?
– Пусто, - ответил я.
– Вот и я, - сказал Вельский, - сколько ни смотрю на ромашки, никогда на мосту ничего не бывает. Пусто.
Он прошел дальше и приблизил к ромашкам микрофон своего прибора. Я услышал плеск волн.
Так плескались бы волны где-то внизу, если бы я стоял на мосту.
– Слышите?
– спросил Вельский.
– Дыхание моря… - сказал я.
– Вслушайтесь лучше.
В плеске волн я различил тихий, вкрадчивый шепот - фразы, периоды, строфы. А мост был пустым. В ушах что-то звучало, шептало, будто океан был
– Удивительно!
– Я передал очки Борису Андреевичу.
Тот молча сложил их и сунул в карман.
– Удивительно!
– повторил я.
– Вы кому-нибудь рассказывали об этом? Взяли патент на изобретение?
– Вам вот рассказал, - ответил Вельский.
– А патента не взял. Видите ли… - Он взглянул на меня близорукими доверчивыми глазами.
Честное слово, я любил старика за этот открытый, немного растерянный взгляд. Наверно, его легко обидеть, этого мягкого человека, посмеяться над ним, и, наверно, он боялся этого со стороны других людей.
– Патента не взял, - повторил он.
– Я изобрел звездофон недавно. Езжу вот, слушаю. Осваиваю… - улыбнулся он - видимо, слово казалось ему прозаическим, неудобным.
– Только что был в Казахстане, - продолжал он, - слушал тюльпаны… А работаю над другой моделью - стереофоническим звездофоном. Закончу модель - подам заявку. Только… - опять улыбнулся Вельский.
– Боюсь одной вещи…
– Чего вы боитесь?
– спросил я.
– Вдруг скажут,- что все это чепуха, отвлеченная тема?… Вот если бы я занялся гербицидами. Ведь лютики и ромашки - обыкновенные сорняки…
Да, да, я видел, что он боится нечуткости, непонимания, - боится, что его могут публично высечь, как сек когда-то отец, возя бесполезно по докторам. Я даже подумал, как бы помочь ему укрепить его веру. А может, он прав, надо усовершенствовать изобретение, а потом подавать заявку?
Между тем Вельский развивал свою мысль:
– Почему нельзя заниматься отвлеченными темами? Надо исследовать все. Опыт открытий не раз говорит нам об этом: и облака надо изучать, и грибы, и крылья бабочек. Возьмите конструирование приемников. Нужно ли заниматься этим, если придумана уже тысяча схем? А вдруг тысяча первая даст приемник, который примет передачу из космоса?… Впрочем, теперь в этом нет необходимости - передачи из космоса ловят цветы. И все же необходимость есть!
– воскликнул он.
– Может сложиться приемник, который поймает совсем неожиданное. Вспомните: изучали плесень - открыли пенициллин, любовались стрекозиными крыльями - и нашли способ нейтрализовать разрушающее влияние флаттера…
Солнце опускалось за скалы.
На поляне стало прохладнее, сумрачнее. Сумерки побежали по склонам, заполняя долину синим и фиолетовым светел. Мы с Вельским пошли по тропинке.
– Что говорить об этом?
– продолжал он.
– Исследования нужны всегда и везде!
Я не противоречил. Моей мечтой было подержать в руках его удивительный звездофон. Мы уже спустились с горы наполовину, когда мне удалось завладеть прибором. Альпийский мак и рододендрон все еще были у меня в руке.
Я поднес прибор к венчикам мака и опять услышал музыку - те же два голоса, высокий и низкий, которые, сливаясь, вели неземную мелодию. Казалось, от музыки исходил аромат - тонкий, чуть горьковатый, как от миндаля, волнующий и печальный.
– Борис Андреевич.
– обратился я к
– Музыка, - ответил он.
– В большинстве это музыка, и ее можно понять. Музыкой легко выразить радость, надежду, призыв, отчаяние. Все это есть в звездных мелодиях.
Вельский замолчал, замедлил шаги.
– Одного не могу понять, - сказал он, - о чем говорят тюльпаны?
Я уже слышал этот вопрос. Очевидно, он волновал Бориса Андреевича.
– Почему тюльпаны?
– спросил я.
– А вот послушайте, - сказал он.
– У меня есть запись…
Он достал из кармана картонную коробку, порылся в ней, вынул обрывок ленты.
– Дайте-ка на минуту, - взял из моих рук звездофон. Щелчок - лента вставлена.
– Слушайте, - сказал он.
Из динамика полился шелест, шепот, невыразимо далекий, слабый, таинственный. Казалось, это шорох дождя по крыше; можно было проследить всплески отдельных струй, звон капель. Но это не было ни то, ни другое. Звучал живой голос, и те же всплески можно было приравнять к вздохам и паузам между фразами. Проходили секунды, минуты, шепот не прекращался - так же звенели капли, слышались вздохи и шорох таинственной передачи.
– Это Мицар, - пояснил Вельский.
– Двойная звезда в созвездии Большой Медведицы.
Тюльпаны принимают Мицар…
Может быть, впервые за весь разговор с Вельским я почувствовал фантастичность встречи с этим удивительным человеком. До этого мое внимание было поглощено звездофоном, чудесами, которые показывал и о которых рассказывал Вельский. Откуда он, кто он, этот старик? Может быть, он вовсе не человек, а звездный пришелец? Почему никто не знает о нем, о его открытии? Что он делает на горном курорте?… Я обернулся к Вельскому:
– Расскажите о себе, кто вы?
Вельский не ответил на вопрос, - может быть, не расслышал: мы пробирались между кустов, то и дело приходилось отводить ветки руками, чтобы не поцарапать лицо. С минуту, наверное, слышалось похрустывание хвои, шелест листвы. Может быть, Вельский не хотел рассказывать о себе? Я уже приготовился повторить вопрос, но он заговорил сам.
– Я уже рассказал, - отозвался он в темноте.
– Почти все рассказал - о детстве, об учебе, изобретательстве. А так - что еще рассказать вам? Пенсионер я, - смущенно признался он.
– Семь лет как вышел на пенсию. По Возрасту и по стажу.
– Опять эти слова прозвучали у него так, как будто произносить их ему было неловко.
– Семьи у меня нет, - продолжал он.
– И не было. Перекати-поле, бобыль - говорят о таких, как я… А может, это и лучше…
Мне показалось, что он улыбнулся. Я вспомнил его. улыбку, стесненную, рассеянную. Странный, неприспособленный человек: имеет в руках такое изобретение…
Он, кажется, не ставит его ни во что. Или не понимает ему цены.
Или никто не понимает его.
Я ведь тоже с первых фраз принял его за сумасшедшего.
– Так я свободнее, без семьи, - говорил Вельский.
– Хожу по стране, езжу. Приглядываюсь к цветам. Был на Кавказе, в Крыму, на Памире. Сейчас вот - здесь. Остановился в Доме для приезжих… Пишу монографию. Не могу подобрать назвайия. Может быть, это будет “Цветы и космос”. Звучит неубедительно, по-детски… Надо бы еще поездить по свету, - продолжал он, - собрать побольше материала. Хочу побывать в Австралии. Узнать, о чем говорят Канопус и звезды Центавра…