Фантастика 1990
Шрифт:
Глаза ее открылись. Они были сухими, покрасневшими, будто обожженными, в них постепенно затухал нечеловеческий внутренний огонь.
– Что с тобой, мама? Что с твоими глазами?
– Ничего, сынок, ничего, это одиночество из меня уходит,-ответила она, с трудом разжала побелевшие пальцы, перетянувшие ему руку, расправила складку на халате и виновато улыбнулась. Потом засуетилась: - Пойдем, сынок, в комнату, я угощу тебя, напою чаем с липой, зверобоем. У меня все есть, я ждала тебя, ждала…
Выражение ее лица стало снова терять нормальность, он испугался, но мама справилась с собой, причем ей надо было преодолеть что-то в себе, она снова заговорила не с сыном, кого-то уговаривала: “Потом, потом, не сейчас…” - и снова улыбнулась. Даже хотела помочь Алексею нести рюкзак. Но передумала, просто нежно погладила его и весело, легко пошла вперед, там обернулась и сказала:
– Ты вернулся, отслужил, здоровый, молодец,- заговорщически подмигнула и пошла на кухню.
“Мама!
– хотел крикнуть он.- Куда же мне идти?” Сбитый с толку, он остановился. Действительно, куда? Его комната была занята. Но не крикнул. Из кухни доносился заботливый перестук серванта и посуды. Аккомпанировал ему скрип паркета. Мама занялась важным для нее делом. Алексею же сейчас необходимо было понять свое место в этой квартире. Вдруг стало трудно назвать ее своим домом. Он опустил рюкзак и погладил шероховатости покрашенной стены. Пальцы его спрашивали совета. Двигаясь, как вор, тихо, на носках, скользя руками по стенке, он добрался до двери своей комнаты. Такая знакомая, хранившая память о нем дверь. Родные щербинки.
А вот здесь должны быть, должны… Он закрыл глаза, чтобы не мешали рукам; только пальцы могут найти свои отпечатки. Кто бы мог подумать, что эта случайность, когда он влез пятерней в свежевыкрашенную поверхность под остерегающе грозные крики отца, помогает ему сейчас найти себя, доказать, что это его комната и он здесь раньше жил. Вот тут, рядом с ним, стояла мама и вытирала тряпкой ему пальцы. А отец, ворча, что сын испортил его малярскую работу, поливал на тряпку олифу, чтоб лучше оттиралась краска. Как хорошо, что дверь с тех пор не перекрашивали. Вот они, вмятины. Обнимал дверь с закрытыми глазами. Он был сейчас одновременно и маленьким и большим, как матрешка, вмещая разного себя в одну память.
А с той стороны двери должен быть гвоздик, на который мама, уходя на работу, вывешивала для него свои просьбы или информацию, что есть в холодильнике или какую книгу, телепередачу интересно посмотреть. В детстве он видел белый тетрадный лист, и ему было весело и уютно с ним. Он старался прочитать ровный крупный почерк, не вставая с кровати, или хотя бы угадать, что там написано. Ему вдруг до судорог захотелось потрогать этот гвоздь и ощутить боль от его острия…
Рука Алексея решительно дернулась и остановилась: на той стороне, как детская хлопушка, неожиданно раздался щелчок замка. Будто незнакомый человек в черных очках ударил по нервам в самый подходящий момент. Пошутил ли он, или сам испугался, или издевался? Дверь захлопнулась. Алексей понял - чтобы пройти на ту сторону своей жизни, надо возненавидеть этот замок и того, кто над ним властвует. Пальцы, которые недавно прикасались к детству, сжались в кулак.
Алексей прислонился к прохладной двери, прислушиваясь к толчкам крови, которые нарастали, как звон раскачивающегося колокола.
“Высажу эту дверь к чертовой матери”,- успел подумать он, оглушенный собственной яростью, и вдруг услышал ошеломляющие в своей простоте и страшные по смыслу слова, сказанные матерью спокойным и жутким голосом:
– Убей его.
Она стояла рядом и завороженно смотрела на сжатые кулаки сына, готовые к решительным действиям. Алексей даже испугался.
– Что за страшные слова, мама?
– Этот человек страшный. Я ненавижу и боюсь его.
– Расскажи мне, кто он?
– Ничего не знаю, сынок. Он убил твоего отца…- Мать замолчала, отвернулась от сына, бормоча: - Потом, все потом… Уйдем отсюда, он все слышит, он все видит. Черный, страшный человек, уйдем…
Она схватила Алексея за рукав и с неожиданной для нее силой потащила его от двери.
– Ты же сказала, он ничего не видит и не слышит. Он же глухой, слепой, как же… можно…
– Замолчи!
– вдруг истерично закричала мать.- Он ничего не хочет видеть. Убей гада ползучего!
– Рыдания прервали эту безумную речь.
– Мамочка, ты же благоразумная, образованная. Пойдем в комнату отца. Я там буду жить. И успокойся. И никого убивать не надо. Завтра разберемся.
– Не надо разбираться. Умоляю тебя, убей, и все… Я боюсь за тебя. Нет. Пусть живет, пусть приходит ночью и уходит утром. Пусть ты ничего не будешь знать о нем. Мне так спокойнее. Пойдем, ты прав, я потеряла разум…
Вот так закончился его первый день дома. Необычный тревожный день. Он почувствовал, как его приход взламывал уже сложившуюся чужую, незнакомую, непонятную систему жизни.
Старая продавленная раскладушка жалобно стонала под ним, как покорно издыхающее животное. Алексей не мог заснуть. Радость возвращения в родной дом сменилась горечью жалости, обиды и мрачной тайны. И еще он чувствовал враждебность кабинета, где он лежал. Отсюда всего месяц назад ушел его признанный хозяин. Вещи, мебель, человек привыкли друг к другу. И хоть Алексей был плоть от плоти, родная кровь, все равно он чувствовал себя чужаком, который не знает, где что лежит, когда здесь царило веселье и по какому поводу, когда бурлила работа и какая. Он не мог ощутить ритма жизни этой комнаты. Но он предугадал разорение этого мирка. Кто-то чужой уже здесь был и разрушил порядок. Оттого его боялись.
Вдруг он тоже пришел убивать память о человеке, о его работе, о его жизни?
Алексей закрыл глаза, чтобы не мешали его беседе с кабинетом отца. Но быстро открыл веки - ему показалось, что кто-то пристально его разглядывает. Ничего вокруг не изменилось.
Мрачноватой глыбой нависал огромный двухтумбовый стол.
Он закрывал почти все пространство и выглядел предводителем наступающих сил. На нем стояла фотография отца, перевязанная траурной лентой, несколько книг и перекидной календарь, застывший месяц назад на дате смерти хозяина и свято хранивший память о нем. Но всего этого Алексей сейчас не видел, все скрылось от него в темноте ночи.
“Кто же меня разглядывал?” - подумал Алексей, и, будто ожидая его вопроса, за окном что-то бесшумно передвинулось, дунуло, освобожденная от туч выпуклая полная луна повисла над крышей соседнего дома, освещая и стол, и книги, и фотографию, и Алексея холодным брезгливым взглядом.
“Неужели она заодно с этим столом, с этими стенами, которые наблюдают за мной?” - подумал Алексей.
– Нервы,- сказал он. Встал, не обращая внимания на болезненные скрипы раскладушки, и зажег настольную лампу, вытеснившую из комнаты тусклый недобрый свет луны.