Фантастика 2006 Выпуск 1(Что там, за дверью)
Шрифт:
— Дальше, дальше!
— Больше я ничего не помню, — сказала Эмилия. — Почему ты хочешь, чтобы я это вспоминала?
— Убийца должен быть наказан, — сурово ответила тетушка Мэри. — И только ты можешь дать описание этого негодяя.
— Спасибо вам, — неожиданно вмешался в разговор еще один голос, на этот раз мужской, и я мог бы поклясться, что это был голос Каррингтона, если бы не видел перед собой в полумраке его напряженное лицо и крепко сжатые губы, сквозь которые не мог просочиться ни один звук, если бывший полицейский не был мастером чревовещания. — Спасибо вам, Эмма, —
Голос прервался, не отдалился, как голос тетушки несколько минут назад, а прервался на полуслове, будто не волна ушла, а кто-то повернул ручку и выключил приемник. Щелкнуло, и настала такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как оплавлялся воск и потрескивали фитили на свечах.
Нордхилл поднес ладони к глазам и протер их движением мальчишки, только что видевшего интересный сон и не желавшего возвращаться к реальности. Каррингтон закашлялся, доктор взял руку Эмилии в свою и принялся щупать ей пульс — я и без этого мог бы сказать, что пульс у девушки сейчас вряд ли был меньше ста пятидесяти.
Сеанс закончился — дух ушел. Странный это был сеанс, самый странный из всех, в каких мне приходилось принимать участие. И дело было даже не в том, что вопреки всем правилам не медиум задавал вопросы духу, а дух через медиума спрашивал присутствовавшего на сеансе человека. Из вопросов тетушки Джейн и ответов Эмилии следовало, что она и была той погибшей девушкой Эммой Танцер! Но кто тогда говорил голосом Каррингтона? Чей дух захотел мистифицировать нас и зачем ему это было нужно? Ведь к нему никто не обращался, отчего же он подал голос, к тому же — не свой?
Пока я предавался этим размышлениям, совершенно не представляя, как уложить их в прокрустово ложе моих прежних, успевших устояться знаний, доктор, убедившись, что Эмилия (или Эмма?) вполне способна управлять своими эмоциями, раздвинул шторы, в комнату ворвались лучи заходившего за лес солнца, пламя свечей поблекло, атмосфера таинственности превратилась в обычный, даже немного застоявшийся воздух, и мне захотелось открыть окно, потому что стало трудно дышать.
Душно, по-видимому, показалось не мне одному: раздвинув шторы, доктор поднял раму одного из окон, и в комнату влетел, раздувая тонкий занавес, свежий вечерний ветерок с запахом прелой травы и далекой фермы. В иное время я, пожалуй, счел бы этот запах не очень приятным, но сейчас вдыхал его будто аромат сладких духов. Тяжесть в груди рассосалась, и я обратился к Каррингтону, сидевшему в глубокой задумчивости и будто даже не заметившему, что сеанс закончился;
— Что скажете, сэр? Удивительная встреча, не правда ли? Убежден, что вы не ожидали ничего подобного и теперь теряетесь в догадках о том, как примирить с реальностью сказанные духом слова.
— Я бы хотел обсудить эту проблему с вами наедине, сэр Артур, — отрывистым голосом произнес Каррингтон. — Но прежде совершенно необходимо…
— Да, конечно, — поспешно согласился я, подумав, что
Берринсон между тем подал Эмилии (Эмме?) руку и повел к двери, будто герцогиню Девонширскую с бала при дворе короля Генриха Восьмого. Я не ожидал, что доктор мог так элегантно и с такой врожденной уверенностью вести даму в ее палату как на танец.
— Дорогая Эмилия, — говорил доктор (значит, все-таки Эмилия?), — тебе нужно отдохнуть, сейчас я пошлю Грету, она с тобой посидит, ужин тебе принесут в комнату, убедительно прошу, дорогая, не выходить и успокоиться…
— Я спокойна, — только и успела произнести девушка, прежде чем доктор передал ее стоявшей за дверью Грете. Легкие шаги женщин удалились, и Берринсон обернулся к Нордхиллу. Лицо доктора разительным образом переменилось, теперь оно выражало жесткую уверенность в том, что слова, которые Берринсон намеревался произнести, должны быть поняты и приняты к исполнению без малейших возражений.
— Альберт, — решительно произнес он, — я больше не позволю вам столь откровенно мистифицировать…
— Доктор, — вмешался Каррингтон прежде, чем это успел сделать я, — вы позволите задать мистеру Нордхиллу несколько важных для расследования вопросов — в вашем присутствии, разумеется?
— Пожалуйста, старший инспектор, — недовольно ответил Берринсон и отошел к окну, демонстративно пожав плечами и всем видом показывая, что вмешается он в ту же секунду, когда решит, что поведение пациента дает к тому хоть малейший повод.
— Гм… — Каррингтон откашлялся и, бросив на меня взгляд, смысл которого я не смог определить, сказал, обращаясь к Нордхиллу, продолжавшему сидеть неподвижно и даже, как мне показалось, не понявшему, что сеанс окончен и ему больше не нужно тратить душевные силы, чтобы разглядеть очертания мира, недоступного восприятию никого другого из присутствующих: — Альберт, вы меня слышите?
— Да, — коротко ответил Нордхилл, не меняя позы.
— Откуда вам известно, что Эмилия Кларсон и убитая четыре года назад Эмма Танцер — одно и то же лицо?
Нордхилл поднял на Каррингтона ничего не выражавший взгляд, в котором по мере того, как до пациента доходили сказанные бывшим полицейским слова, появилось сначала выражение искреннего изумления, а затем ощущение жалости и боли — во всяком случае (хотя я мог и ошибаться), мне показалось, что именно эти чувства овладели молодым человеком, когда он узнал, кем на самом деле была девушка, которой в последние недели он оказывал знаки внимания.
— Эмма Танцер? — переспросил Нордхилл. — Почему вы так решили?
— Во-первых, — сказал Каррингтон, — она сама ответила так на заданный вами вопрос.
— Мной? — Нахмурился Нордхилл. — Я не задавал никаких вопросов. То есть я хочу сказать, что вопросы задавал не я.
Каррингтон посмотрел в мою сторону, и я счел благоразумным вмешаться.
— Дорогой Альберт, — сказал я. — Вы замечательный медиум, готов в этом поклясться, я редко наблюдал такое быстрое вхождение в состояние транса… Конечно, вы не помните ни слова из того, что вашими устами говорил дух…