"Фантастика 2023-138". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
Ботильоны мои теперь сверкали свежей натиркой и были подбиты против скользкости, голова благоухала фиалками, а в свежую местную газету мне завернули горячие еще ватрушки, которые я сейчас с шиком положила на конторку.
Чаевничали здесь же, в салоне. Соломон прикрыл витрину ставнями и достал из-за драпировки самовар хорошей гнумской работы, не дровяной, а подмагиченный. Заварку не экономил, со своими гнумы не крохоборничают, напиток в моей кружке оказался такой невероятной густоты, что походил скорее на смолу, но пах пречудесно и на вкус был хорош.
— Порча-шморча, — ворчал Ливончик, прихлебывая из своего стакана. — Народ у нас темный, не того еще тебе наговорит. Нет, Губешкина, хозяйка твоя, конечно, та еще поганка, смертными обрядами не брезгует. Да и Фараония…
— Что ж, не скрываются совсем? Соломон, за такие дела на каторгу в Берендии отправляют, за черное колдунство.
— Не знаю, Геля, как оно в Вольске твоем, или, положим, в столицах, а у нас законы посконные и уклад старинный. Начальство далеко, Бог еще подальше.
— Ай, дядя Моня, — махнула я рукой, — не начинай, закон для всех один быть должен. Точка. Законами наша империя держится.
— Большая она у нас, Берендия, за всею не уследишь.
Начинать политический диспут не хотелось, пустое, не ко времени.
— Хорошо, — подлила я себе чаю, — сами по себе живете, исконно да посконно. У кого палка, тот и нрав.
— А палка у того, кто деньгами ворочает, они здесь власть.
— Положим. И кто же из ваших толстосумов мог заказать обряд на смерть для пристава покойного? Кому он мешал?
— Не с той стороны кусаешь! — сказал гнум резко, я даже на ватрушку в своей руке уставилась удивленно, пока не поняла, что он о другом. — Блохин был чародей, на таких порча не липнет.
— Это, Соломон, от многих подробностей зависит, насколько силен был сам Степан Фомич, да кто против него колдовал и какие при том подручные амулеты использовал.
— Тебе видней, — вздохнул Ливончик.
Я откусила ватрушку, запила чаем.
— Но ты, дядюшка, тоже прав во многом, чародейские силы избранника своего от многого защитить могут.
— Эх, жаль, что ты сама не чародейка!
— Нисколько, — уверенно возразила я. — Преступления люди совершают, чародеи, ведьмы или колдуны черные, все равно суть человеки, и движут ими мотивы вполне понятные. Смертный обряд? Перфектно. Для начала следует выяснить, кто его совершал, от исполнителя ниточка потянется к заказчику, за нее дернуть — и готово дело.
— Арест произведешь?
— Всенепременно.
— Даже если пристав не от заговора помер?
— Угу… — Я вытерла рот салфеткой. — Заговоры на смерть в империи строжайше запрещены, вина на заказчике и исполнителях, на первом большая, но это уже суд разберется. Если причина смерти Блохина в другом, убийцу я тоже раскрою. Ты расскажи мне лучше, кому Степан Фомич дорожку мог заступить из ваших толстосумов?
Крыжовенем, как я и предполагала, владели купцы, даже один купец, старый мой знакомый Гаврила Степанович Бобруйский. В явных контрах они с приставом замечены не были, более того, Блохин был допущен в дом.
— Белокаменные хоромы на Гильдейской улице, сразу узнаешь. Поговаривают, купец отчаянно старается старшенькую свою, Марию Гавриловну, с рук сбыть, вот и привечает господ холостых.
— Сколько лет старшенькой?
— Да уж немало, и лицом чисто папенька, так что с женихами негусто. У Аннушки, младшенькой, от женихов отбоя нет, хорошенькая как картинка, приветливая такая щебетунья. Да я сейчас тебе на карточках всех покажу, я же каждый год, почитай, на Пасху и Рождество их запечатлеваю.
Гнум порылся на полке, достал пухлый альбом, а из него черно-белый глянцевый лист.
— Это последняя карточка пасхальная, Рождество Бобруйские на водах встречали, наверное, там фотографов наняли.
Нарядно одетые женщины числом три стояли перед холщовым задником с античными колоннами. Нинель Феофановна в центре, дочери по сторонам от нее. Бальное платье с кружевным воротом и длинным шлейфом шло купчихе чрезвычайно, шлейф она придерживала изящной рукой в белой перчатке, в фотографическую камеру смотрела с кокетливой улыбкой. Худощавая большеглазая блондинка, холеная, моложавая. Младшая дочь, тоже светловолосая, но пухленькая, на плечах и щеках ямочки, изображала балетное па, отставив в сторону ножку в атласной туфельке. Мария же Гавриловна стояла ровно, как на плацу, опустив руки вдоль приземистого тела. Было ей около тридцати, и кроме общей корпулентности, от папеньки достался ей раздвоенный на кончике толстый нос и цепкие, узко посаженные глаза, сейчас угрюмо смотрящие прямо перед собою.
— Они, что ли, неродные? — спросила я Ливончика.
— Мария у Гаврилы Степановича от первого брака, — кивнул гнум.
— Значит, падчерица. А Бобруйский вдовец. Небось из столицы себе новую супругу привез?
Мне стало жалко некрасивую Машеньку, тяжко небось с эдакими нимфами проживать каждодневно. Батя красавиц своих любит да обихаживает, а тебе только замуж и осталось, чтоб идиллии семейной не мешать.
— Да нет, — удивился гнум, — нашенская Нинель Феофановна, из старинного купеческого рода Калачевых.
— Д. Ф. Калачев — купец первой гильдии, меценат ваш знаменитый? — припомнила читанное в поезде.
— Дормидонт Феоктистович, — кивнул Ливончик. — А Нинель, стало быть, внучка единственная, дитятко с младенчества залюбленное. Феофан-то, сын, с женою вместе от черной хвори сгинул, Калачеву девочку оставил. Ну и знаешь, как бывает: дед только что пылинки с кровинушки не сдувал, любые капризы исполнял моментально.
— Так она богатая невеста была?
— Более чем. В городе все удивлялись, зачем она за Бобруйского замуж пошла. Он управляющим у Калачева служил, ни денег, ни положения, ко всему вдовец. После, когда Аннушка родилась, через несколько месяцев после свадьбы, удивляться перестали. Дормидонт Феоктистович только и успел на правнучку посмотреть, да и сам на тот свет отправился. Гаврила Степанович заместо него стал, да так резво за дело принялся, что всех конкурентов по миру со временем пустил, всю власть в Крыжовене под себя подмял. Теперь, куда ни посмотришь, все его, личное. Помощники его, Чиков с Хрущом, ежемесячно поборы с торговых мест вымогают, а на чиновных местах все людишки верные, прикормленные либо родня.
Я посмотрела на карточку. Экая история занятная. Купчиха молода, собою хороша, легкомысленна. Нинель Бобруйская. «НБ» — стояло на рукоятной гравировке револьвера. Пристав готовил оружие в подарок замужней барыне? Они были любовниками? Муж ее об этом знал?
Под каким бы соусом мне в дом на Гильдейской улице пробраться? Репортерку они на порог не пустят. Эх, будь я холостым чиновником, например, Григорием Ильичом Волковым, женихаться бы полезла да все потихоньку разведала.
— Приютская директриса тоже родня? — перестала я сокрушаться.