"Фантастика 2023-174". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
— Вполне возможно. А знаешь, что именно мне не нравилось в… во всем этом? Ты забираешь человека, ты вывозишь его куда-нибудь и убиваешь его, а потом — прячешь тело, закапываешь, топишь, сжигаешь в печи… знаешь, что самое грустное и печальное в этом? Нет? Так вот… — я сглатываю, горло пересохло, но она не даст мне воды, я учил ее не приближаться… жалко что я не курю в этом мире, сейчас бы закурить…
— Когда ты едешь туда — у тебя есть компания. Пусть с мешком на голове и скотчем во рту. Во время приготовления к процессу — можно даже поговорить. О, эти беседы с обреченными… всегда можно услышать что-нибудь неожиданное, ни с кем люди так не откровенны как со своим палачом перед смертью. Но потом — наступает момент, когда это заканчивается и у тебя больше нет спутника. Есть только тело. И тогда ты продолжаешь говорить с ним, но он уже не отвечает. И даже когда ты едешь домой — ты все еще разговариваешь с ним… а он уже не отвечает. Очень грустно ехать домой одному… и однажды ты это поймешь.
— Мне нравится одиночество. — заявляет Шизука: — мне и так хорошо.
— Видишь, в этом твоя ошибка. Люди — это не только источник страданий, оскорблений и неуверенности в себе. Люди могут тебя поддержать и помочь в трудную минуту. Ты слишком много страдала в одиночестве и тебе на самом деле нужно только человеческое тепло, любовь и уважение, а ты людей убиваешь, дура.
— Ты читаешь мне лекцию, потому что надеешься, что я образумлюсь и упаду тебе в ноги и взмолюсь о прощении? — спрашивает Шизука насмешливо и я понимаю, что сейчас, наконец — вижу ее настоящую. И мне нравится то, что я вижу. Это как наблюдать за ядовитой змеей — она опасна, но красива.
— Вообще-то было бы неплохо — признаюсь я: — если ты и вправду упадешь мне в ножки, а я тебя прощу. Заодно и рану мне перетянешь, а то мне дурно становится.
— Извини, Кента-сенсей. Ты был мне как отец и мне будет тебя не хватать — говорит Шизука твердо: — и в самом деле моя поездка домой сегодня будет очень грустной.
— Дура — качаю я головой: — ладно, у меня нет больше времени с тобой тут рассусоливать. У меня кровотечение, которое само собой не остановится, и я, кстати, по твоей вине — теперь Марике-тян желание должен. А она — девушка с фантазией…
— Что? — хмурится Шизука, вскакивая на ноги и оглядываясь: — Но…
— Спокойной ночи, принцесса — улыбаюсь я уголками глаз и радуюсь что в помещении нет ветра и не надо делать поправки… Тоц! Шлеп! — и Шизука прикладывает руку к шее, туда, где вырос яркий цветок оперения дротика с сильным седативным средством. Неверяще разглядывает его.
— Ты… — говорит она и падает на колено, потом — валится на бок. Я сижу и смотрю на нее. Столько дел, столько дел.
— Ты живой, puddin’? — раздается голос откуда-то сверху: — У меня аптечка есть.
— Знаешь, я иногда думаю — что со мной не так — отвечаю я куда-то вверх: — потому что или это я больной, или люди вокруг поголовно больные.
— Сейчас я тебе перевяжу. У меня даже кровь для переливания твоей группы есть. — сообщает пространство и раздаются легкие шаги: — И если ты ее не убьешь, то лучше сделай так, чтобы это не повторялось. Я терпеть не могу зашивать тебя без анестезии. Да и тебе самому не понравится…
Глава 16
Есть ли у героев книг или фильмов чувства? Нет, я понимаю, что и те и другие старательно показывают нам — что они есть. Вот она — любовь до гроба и обнимашки на свадьбе, счастливая улыбка невесты и летящий в толпу подружек букет «теперь ваша очередь»… Вот тут — ненависть и жажда мести, скрытый в рукаве клинок, серьезная морщинка между бровей и палец на спусковом крючке, выбирающий слабину… а тут вот — тяжкое безразличие и усталость от жизни, табачный дым к потолку от пепельницы, полной раздавленных окурков, комната дешевого мотеля и отвращение к самому себе.
Или — страх. Вот я сейчас — испытываю страх, нет, скорее даже экзистенциальный ужас, такой, какой испытывали люди в произведениях Лавкрафта, глубинный, всегда живущий где-то на самом дне души и поднимающийся оттуда, снизу, как только что-то потревожит эту темную бездну. Там же где-то обитает и Темный Попутчик, но он никогда не погружается так глубоко… и каждый раз, как что-то падает вниз, туда, все ниже и ниже, исчезая из виду — я словно задерживаю духание, ожидая, что древний ил на дне всколыхнется и оттуда вынырнет этот доисторический ужас, который со мной всю мою жизнь. Доставшийся от наших предков в наследие, ужас-который-всегда-с-тобой. Потому что как только люди получили возможность мыслить абстрактно, моделировать ситуации в голове… проще говоря — выдумывать, первым делом они выдумали этот ужас. Ему два миллиона лет, и он обитал еще в черепе неадертальцев и синантропов, он начинал проникать в черепные коробки наших предков задолго до того, как мы спустились на землю с веток, но настоящую силу он обрел только тогда, когда мы научились думать. Выдумать себе ужас — какая дурацкая идея. И я могу иронизировать над этим, могу отпускать шуточки со сцены, читать об этом лекции, пытаясь рационализировать этот хтонический ужас, но когда он сжимает сердце своей холодной рукой — ничего из этого не помогает.
Острая боль пронзает мне спину, и я стискиваю зубы. Боль — отвлекает, спасибо судьбе за ее маленькие милости.
— Знаешь, а ведь я совсем не тот, за кого себя выдаю — говорю я.
— Конечно — откликается доктор Квинзель, она штопает мне спину и очень сердится, когда я шевелюсь, у нее твердая рука, но давно не было практики, а когда ты двигаешься — говорит она — шов может выйти неровным. Конечно, в этом есть свой шарм, но все же…
— Все мы носим маски — продолжает она: — а уж ты и подавно. Сколько ты всего на себя взвалил — тут и помощник всем и вся, тут и безжалостный мститель, и спаситель человечества и мессия в белых одеждах и правильный сын и брат… ах, да, ты же еще мой puddin’… при этом большую часть ты носишь просто так. Добровольно. Из страха, что тебя не одобрит… нет, не общество, а твоя внутренняя система ценностей и принципов.
— Это называется — тараканы. Внутренняя система ценностей и принципов — это тараканы — поясняю я: — слушай, довольно больно! Вот в жизни не поверю, что у тебя да обезболивающего нет. Это ты специально, да?
— Конечно — я не вижу, но уверен, что доктор Харли Френсис Квинзель прямо сейчас — удовлетворенно кивает головой: — я обожаю причинять боль людям. Вот прямо сейчас сижу и думаю, а не воткнуть ли тебе в спину скальпель, раз уж все так удобно получилось.
— Серьезно? У тебя очень удобная позиция.
— У меня в аптечке нет обезболивающего, потому что эта дура опять его стащила — объясняет она: — а я не проверила. И вообще, от кого-кого, а вот от тебя я не ожидала, что ты дашь ей себя в спину ударить! Вот даже был бы тюбик — я бы его тебе не дала. Потому что у ошибок бывают последствия. О чем ты думал?
— Сссс… — тихо шиплю я, сдерживая порыв вскочить и отбросить ее руки. Больно! Уверен, что она это специально.
— Все. — слышится щелканье ножниц, и я облегченно расслабляюсь. Не тут-то было — ее ловкие руки протирают все сверху обеззараживающим раствором, и я снова стискиваю зубы. На удивление — не так уж и больно.