"Фантастика 2023-94". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Жадов больше не возражал.
Вытащил только маузер и выбежал следом.
Ирина Ивановна почти без сил опустилась на лавку. Закрыла лицо ладонями, замерла так — и сидела, не шевелясь, пока в дверь осторожно постучалась дородная попадья, румяное доброе лицо, в руках — широкий платок.
— Можно, милая?
— Да, конечно, — Ирина Ивановна оторвала ладони от лица. — Простите, мы… простите, что мы…
— Возьмите-ка, — платок перекочевал Ирине Ивановне на плечи. — Вот сердцем чую — Господь смилостивился над нами, вас нам послал.
— Да о чём же вы, матушка…
— О том же, — строго сказала попадья. — Вижу, вижу, почему начальник ваш не дал нас на мороз выкинуть. Перед тобой, милая, ему стыдно было. Удержи его, сбереги, Христом-Богом молю. Не за ради него, хотя тоже вижу — сердце у него доброе. Но за всех, кого он не даст на мороз выгнать.
— Удержу, — словно через ком в горле ответила Ирина Ивановна. — Сберегу… насколько смогу.
Глава VIII.1
Фронт сгущался, подобно сказочному змею, набивая брюхо сотнями и тысячами людей. Огнистый червь, ненасытный горыныч, он требовал и требовал дани, но отнюдь не невинными девами (ими, впрочем, он тоже не брезговал). От Днепра до Дона почти строго с запада на восток тянулась черта, за которой — «враги». Враги с каждой из сторон.
Порыв Добровольческой армии медленно иссякал — красные слали с севера эшелон за эшелоном, серая пехота с красными косыми лентами на папахах вцеплялась в села и города, обращала в почти неприступные крепости здания заводов и паровозных депо, толстые стены добротной кирпичной кладки разбить могла лишь тяжёлая артиллерия, а трёхдюймовки лишь клевали, но обрушить кровлю у них получалось лишь изредка.
Лозовую конники Келлера оставили, но второй раз затянуть красных в огневой мешок не получилось. Так и толкались боками, но силы на стороне большевиков всё прибывали и прибывали, а вот Добровольческая армия числом прирастала, но далеко не столь быстро.
Государь перестал выпускать воззвания. Приказы военного командования ещё оформлялись Его именем, но все знали, что это уже пустая формальность. Царь был жив, была жива его семья, но Россия словно забывала о Нём, точно фальшивое отречение сделалось каким-то образом настоящим.
Медленно, но верно таяла золотая казна.
Черноморский флот сохранял верность. С разложившегося Балтийского на юг пробрался Александр Васильевич Колчак; получил контр-адмирала и, в нарушении всех традиций, назначен был командовать в Севастополе. Говорили, что Государю новоиспеченный адмирал, получая погоны с орлами, сказал: «Людей на флоте кормить от пуза и платить хорошо». Большевицких агитаторов арестовывали; ненадёжных списывали на берег; из отставок и бессрочных отпусков выдергивали старых кондукторов, соблазняя хорошим жалованьем и новыми привилегиями, почти уравнявшими их с офицерами; кормили и впрямь «от пуза».
Федор Солонов и рота александровцев шли из боя в бой, но ничего подобного взятия Юзовки уже не случалось. Красные оправились, начали давить — сперва отдельными отрядами, потом полками, а потом и дивизиями.
Февраль прошёл в «боях местного значения», линия фронта почти остановилась. Старбельск добровольцы-таки заняли, но это оказался их последний крупный успех. Подходили резервные дивизии красных, возглавляли их новоявленные «военспецы», то есть офицеры старой армии, а при них — «комиссары», следившие за… словом, следившие.
Ошибок, что совершил смелый, решительный, но горячий и безрассудный Антонов-Овсеенко, эти «военспецы» не повторяли. Нудно, скучно, без революционного огонька и пролетарской доблести принялись налаживать оборону; а где могли, стали и атаковать.
«Александровцы» стали ядром «пожарной команды» 1-го армейского корпуса (не достигавшего числом и обычной дивизии мирного времени). Возглавил отряд, само собой, Две Мишени; на бронелетучках отряд появлялся на угрожаемом участке фронта, затыкал дыру, останавливал прорыв, но…
Но войны обороной не выигрываются. Кроме лишь тех редких случаев, когда у наступающей стороны кончаются все и всяческие ресурсы.
От великий княжны письма приходили, хоть и редко. Тёплые, дружеские, но и сдержанные. Федор отвечал, как мог, стараясь тоже оставаться «в рамках», махнув рукой на все высокие материи и предоставив всё Господней воле.
В конце концов, это было проще всего. Проще всего тонуть в повседневности мелких боёв, становясь бывалым солдатом, и не думать — ни о Лизе Корабельниковой, ни о великой княжне, ни о родителях и сёстрах, о которых не было никаких вестей (хотя среди добровольцев то и дело появлялись бежавшие из Петербурга люди, контроль большевиков над передвижениями ещё не стал абсолютным).
Серый снег, дышащие гарью паровозы, теплушки, перегоны, станции — и каждый следующий день был похож на предыдущий.
Был ли то конец февраля? Или начало марта? Федор потерял счёт времени, хотя, как шутили кадеты (ибо формально до окончания корпуса им оставалось несколько месяцев, несмотря на погоны прапорщиков на плечах) — грех нарушить Великий пост им не грозил, ибо еда и так поневоле была постная.
…В тот вечер они остановились в брошенной хозяевами усадьбе. И деревня, и старый барский дом были давно оставлены, имущество вывезено — значит, порадовался про себя Федор, этой семье удалось спастись.
Правда, остался массивный рояль.
Александровцы сноровисто разбежались по комнатам, развели огонь. Хоть и старый, дом был каменным, достаточно прочным. Наверх отправились пулемётные команды.
А потом Петя Ниткин деловито, с видом, словно планировал это давным-давно, сел к инструменту.
Музыку он, как уверял всех товарищей, ненавидел с детства.
Но играть умел. Хотя, конечно, пальцы утрачивали ловкость и сноровку, они теперь слишком привыкли нажимать на спуск.
Простая мелодия.
«Тёплый ветер дует, развезло дороги, И на фронте нашем оттепель опять, Тает снег в Ростове, тает в Таганроге, Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…»«Эх, Петя, Петя. Допоешься когда-нибудь. Допрыгаешься с этими песнями оттуда…»
Но кадеты слушали. Песня нравилась, хотя, по меркам того времени, была слишком уж простой.
И — в эту ли ночь, во вчерашнюю или на прошлой неделе — кто знает? — Ирина Ивановна Шульц сидела у точно так же горящей печки, держа на коленях видавшую виды гитару, а вокруг в полумраке собрались бойцы их с комиссаром питерского батальона.