"Фантастика 2023-94". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
— Вот особенно вы в «Вене» себя не жалели, товарищ Апфельберг…
И тут Яша, интеллигентнейший и образованнейший Яков Апфельберг, окончивший с золотой медалью Царскосельскую Императорскую мужскую Николаевскую гимназию, ту самую, где директорствовал Иннокентий Анненский, где учился Гумилев — Яша вдруг сгрёб Штокштейна за грудки, рванул на себя с такой силой, что едва не опрокинул на пол.
— Ты сюда зачем явился? Крамолу искать?! Контру выводить?! Шпионов белых ищи, поц! Или решил, что управы на тебя нет?!
Штокштейн попытался вырваться, но куда там! Яша прижал его с силой поистине шлемоблещущего Гектора.
— Довольно, товарищи, — вдруг холодно сказала Ирина Ивановна. — Товарищ Апфельберг прав — все мы тут комиссары, все большевики и все за народное счастье боремся. И товарищ Штокштейн тоже прав — шпионы и саботажники нам тут не нужны. Давайте каждый будет своё дело делать, а не жертвенностью меряться. Du bist kein Madchen mit Nervenzusammenbruch, oder [130] , Эммануил Иоганнович?
130
Вы же не девушка с нервным срывом, не так ли? — (нем.).
Яша нехотя отпустил Штокштейна. Тот фыркнул, одернул китель.
— Нервы, товарищ Апфельберг, лечить надо. Могу посоветовать и в Петербурге, и в Москве хороших врачей…
— На основании собственного опыта? — прошипел Яша.
— Хватит! — Жадов стукнул кулаком по столу. — Взвода я вам, товарищ Штокштейн, не дам. Вся дивизия чуть больше трёх тысяч штыков, каждый боец на счету. Шпионов приехали искать? — вот и ищите. А воевать нам не мешайте. Хватило дураков, что на ровном месте казачий мятеж устроили… [131] .
131
Как ни парадоксально, именно такое положение существовало и в нашей реальности. Зимой 1918/19 годов казаки, сражавшиеся на стороне белых, начали массово дезертировать, целыми полками расходясь по родным станицам, заявляя при этом, что воевать, мол, хотят только «кадеты да золотопогонники» (под «кадетами» понимались, само собой, конституционные демократы). При этом казаки старались договориться с красными командирами на местах о фактическом нейтралитете. Добровольческая армия в жалкие 20–25 тыс. человек на тот момент с трудом удерживала небольшой район вокруг Ростова, Таганрога и Новочеркасска. Всё, что требовалось советскому руководству — это и в самом деле не посягать на казачий нейтралитет; однако вместо этого 24 января 1919 года Оргбюро ЦК выпустило за подписью Свердлова печально известную «директиву о расказачивании», начав системный террор против казачьего сословия. Выглядело это и впрямь как «месть» казакам за «разгоны пролетарских манифестаций».
Ирина Ивановна чувствительно пнула Жадова под столом.
— Казачество является контрреволюционным сословием, — невозмутимо заявил Штокштайн, — и в качесте такового должно быть ликвидировано.
— Да у нас полно казаков, хорошо сражаются, храбро!
— Это пока «кадеты» с «золотопогонниками» по их землям шастают, — возразил особист. — Тут казаки нам готовы помочь. Но что потом-то? Что они хотят, казачки эти, вы знаете, нет?
— Как все люди, — не уступал Жадов. — Мира. Счастья. Свободы. Достатка. Чтобы землю свою пахать, детей растить.
— А! Вот тут-то собака и зарыта, дорогой начдив-15. Что такое «своя земля»?
— Как это? — опешил комиссар. — Своя земля — это своя земля! Вековая мечта крестьянская! На своей земле, на себя работать, а не на барина!
— А товарищ Ленин нас учит, что крестьянская среда — мелкобуржуазна и постоянно будет из себя выделять буржуазию среднюю, а потом — и крупную. Сперва — миллионы, десятки миллионов мелких хозяйчиков, потом сотни тысяч средних… а потом появятся и крупные. Дай крестьянину распоряжаться землёй, покупать и продавать — глазом не успеем моргнуть, как увидим новых помещиков, кто землю у бедного соседа скупит.
— Товарищ Ленин несколько не так об этом пишет… — горячо запротестовал Жадов, однако Штокштейн лишь отмахнулся.
— Я знаю. Не надо приводить цитаты. Но диалектически — я прав. Свойство капитала — непрерывно стремиться к самоувеличению, любой ценой и безо всякой цели. Мелкие хозяйчики неизбежно разделятся. Кто-то разбогатеет, кто-то разорится. Разбогатевшие захватят земли обедневших, а их самих превратят в батраков.
— Так и что ж тогда?
— Вы не читали труды Владимира Ильича о кооперации?
— Кооперация — это хорошо, — вступила Ирина Ивановна. — Но она и так есть. И при царском режиме. Мелкие хозяйчики, как вы выразились, товарищ Штокштейн, объединялись — по самым разным направлениям…
— Это не настоящая кооперация. Настоящая — это когда никакой частной земли, никакого лоскутья наделов, а большие поля, обрабатываемые коллективно, сообща! И не лошадьми, а мощными тракторами! Слыхали о таких?
— Слыхали, слыхали, — отмахнулся Жадов. — Только я вот смекаю, что первое дело — это люди. А трактора — уже потом.
— Аполитично рассуждаете, товарищ начдив! Аполитично!
— Неважно, как рассуждаю. А только учти, Штокштейн, я тебе тут хватать кого ни попадя не дам. И можешь на меня жаловаться, хоть самому Льву Давидовичу. Или Владимиру Ильичу.
Несколько мгновений Штокштейн глядел на Жадова не мигая, словно неживой.
— Глуп ты, как я погляжу, — сказал он наконец, даже с оттенком некоей жалости. — На Льва Давидовича тут хвост задрал, а того не понимаешь, что одного слова товарища Троцкого хватит, чтобы тебя враз — и к стенке. И тебя, и всю твою дивизию.
Глава VIII.3
— К стенке — это да, это у нас умеют, — не испугался Жадов. — Вот как с беляками управимся, тогда и разбираться со мной станешь. А пока что делом своим займись, шпионов лови. Но и только.
Штокштейн поднялся, пожал плечами.
— Глуп ты, — повторил он, словно надеясь, что на сей раз Жадов-таки потеряет терпение, но тот и бровью не повёл. Яша Апфельберг — тот весь кипел и мало что не подпрыгивал, Ирина Ивановна сидела бледная, как снег, и неподвижная, как снежная же статуя, пряча руки под столом. Особист на прощание фыркнул, хмыкнул, накинул шинель и пошёл прочь из избы, не сказав более ни слова.
Трудно даже измыслить для солдата что-то хуже и злее отступления. Уходишь, оставляешь врагу своё, кровное, или, во всяком случае, то, что считаешь таковым. Но ещё, как оказалось, тяжелее сидеть в обороне, и каждый день узнавать, что соседи справа или слева хоть и немного, но подались назад, а потом ещё и ещё, и вдруг оказывается, что твой отряд, не отступивший ни на шаг — в полукольце, и начальство велит отступать; и вот ожидание этого проклятого приказа, как понял Федор, куда хуже самого отступления.