Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть 1
Шрифт:
Опять же, капеллан был мужик честный, он даже хотел меня из этого дерьма вытащить. Имеется параграф о наваждении; понятное дело, падшая женщина, instumentum diavoli — каким-нибудь макаром дело затушевать можно было бы. Интересно, и почему я не согласился. Ведь не потому, чтобы дополнительно не вплетать ее еще и в экзорцизмы [13] .
Где-то так.
Все остальное это уже были семечки, даже та подделка подписи. Когда дело было включено в проверку всех решений за последнюю неделю — блин, это
13
Ритуалы и процедуры изгнания дьявола из грешника. См. фильм «Изгоняющий дьявола» 1973 г.
Все это тянется очень долго. Слишком долго. Начинает темнеть.
«Нет здесь нечистых, Господи, нет здесь греха, нет ничего, кроме любви и ожидания Твоего пришествия. Сойди к нам, Господь…» — эти мольбы все больше напоминали просительное тявкание. Наверняка, уже не я один стараюсь отпихнуть от себя это дергающее, настырное подозрение. Миллионы уставленных в небо глаз. И тишина. Тишина такая, как никогда и нигде. Разве что почти что слышно, с какой силой бьются сердца. До нависшего над лугами, усиленного до границ возможного ожидания уже практически можно дотронуться. Господи, да приди ты уже… У меня и самого охота молиться вместе со всеми.
Но мысль возвращается: упрямая, жгучая, все более сильная: а если не придет?
Если не придет… тогда это может означать лишь одно: несмотря ни на что, мы слишком были снисходительны к греху и грешникам. Слишком неспешно их карали. А мы ведь обязаны ненавидеть грех. Мы обязаны ненавидеть безбожников, врагов Господних. И мы ненавидели, так, как нас тому научили. Только, видать, слабо, очень слабо. О Боже, я чувствую вздымающуюся в толпе силу, ту самую ненависть, в которую конденсируется душащее ожидание. Если Он не придет… Беда грешникам!
И я чувствую, как подгибаются подо мной ноги, как заполняются льдом жилы, а горло болезненно стискивается. Ведь это я стою здесь, на освященных лугах, я — грешник, отрекшийся от веры.
В какой-то миг приходит мысль, что лучше бы и не жить.
Даже гигантские динамики молчат. Приди, Господи, приди, прежде чем кто-то из дьяконов, кардиналов или секретарей, в панике и отчаянии добивающихся сейчас до терминалов теокомпьютера, получит ответ…
Неожиданно кто-то потянул меня за рукав. Это тут же напоминает мне, где я нахожусь. Бибол. Не говоря ни слова, показывает в сторону ворот.
Блин, ну мы и засмотрелись. За воротами никаких кордонов полиции или милиции уже нет, нет уже и плотной группы безбожников. Имеется длинная, занимающая несколько десятков метров дороги колонна, во главе которой идет какой-то ничем не примечательный человек. Они уже входят в широко распахнутые ворота. Я бы мог поклясться, что мы их как следует закрыли: на засов, а потом еще и на замок, снаружи никак вскрыть не могли… Тем не менее, ворота открыты, и сейчас сквозь них проходят ведомые этим странным типом, похожим ни на кого иного, как на сумасшедшего. Достаточно один раз глянуть — фальшивый пророк. Образцовый, хоть в школе показывай. Первый параграф. Самый тяжелый из всех возможных.
Я перестаю что-либо думать, мышцы сокращаются инстинктивно. Боже, как это здорово, иметь возможность действовать: просто, ясно и понятно, ради хвалы имени Твоего. Стартую к воротам словно ракета, оставляя Бибола далеко сзади. Подскакиваю к этому жалкому, улыбающемуся пророку и дергаю за вшивый балахон.
— Пропуск, — рычу я прямиком в глуповато-добродушные зенки. А тот и не пытается защищаться.
— Пропусти меня, человек, — ласково говорит он. — Там меня ждут. Зовут меня, я же слышу этот зов.
Запыхавшийся Бибол подскакивает к нему с другой стороны и тоже орет:
— Пропуск!!!
— Стой, дурак! Остановись… — отчаянный, вибрирующий голос. Очень знакомый голос. Что-то ползет о спине. Ну, ясно, она. Протискивается сквозь расползающуюся потихоньку небольшую группку грешников, поднимает на меня наполненные просьбой, горящие глаза. Раз в сто более полные, чем тогда, в моей квартире. — Ты ничего не понимаешь… — Обеими ручонками она хватает мой уже поднятый кулак. — Вы ничего не понимаете…
Только и я сам уже не такой, как тогда. Невозможно было так долго торчать среди этой колышущейся толпы и остаться таким же, как был. Пошла вон, сучка — отталкиваю я ее изо всех сил, а дальше, уже без каких-либо церемоний наотмашь луплю кулаком прямо в доброе лицо грешника, марающего освященную землю Пришествия. Это из-за него Господь не приходит. Из-за него. А не из-за меня.
— Пиздуй нахер отсюда! — ору я в бешенстве, заряженный настолько, что, похоже, на несколько сантиметров вздымаюсь над затоптанной травой. — Съебывайся! Вон, курва, с освященной земли!
А тот даже не пытается прикрыться, только пошатывается и повторяет:
— Не закрывай мне проход, человек, там меня ждут…
Ну, это уже слишком. Это его здесь должны были ожидать, мать его за ногу, вонючего нищего, в гнилом тряпье. Вместе с Биболом мы резко выступаем во славу Господню и пинками выгоняем святотатца за ворота. Их колонна уже разбежалась во все стороны. С этими фальшивыми пророками самая лучшая метода, как говорили нам во время учебы — когда народ сам увидит, как их мессия получает в рыло, и никаких чудес; тогда они сразу в себя приходят.
Запыхавшиеся, мы стоим в воротах. Пара архангелов с огненными мечами. Только одна она, грешница проклятая, опустилась перед ним на колени, заходится в рыданиях. Собирает его с дороги, словно охапку рваных тряпок, поддерживает опадающую голову.
— Прости им, Отче, ибо не ведают они, что творят, — слышу я еще. Мало ему было. Закусываю губу, но за ворота выходить не собираюсь. Птеродактиль глядит на меня сквозь слезы. Мне же хотелось бы прибить ее. Искупить собственную дурость. Впрочем, сейчас это уже неважно.