Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть 1
Шрифт:
— И все же, это был волшебник, — сказал я, потому что лишь это знал наверняка. Все остальное как-то перестало быть очевидным. Ведь если в нем была такая сила, тогда зачем он делал то, что делал? И кого, собственно говоря, мы убили? Сообщников, или совершенно случайных типов?
Лишь бы это все не разнеслось по городу.
— Эта сучка, — неизвестно зачем повторил Тромбон.
Вот именно, эта сучка. Она, которая забрала, а затем вернула веру в этот мир и его законы. А бабки — это такое, сегодня они есть, а завтра их нет.
Самое главное, что не по любви.
И тогда Контрабас поднял голову. Он вздохнул, полез в карман куртки и вытащил пачку денег.
— Наверное, это она мне оставила, — сказал он. — Такая уж она есть, парни.
Мы поглядели на него, а он, чуточку виновато, на нас. Так продолжалось какое-то время. Так что на жизнь у нас кое что оставалось.
А если она и вправду его любила?
Рафал Земкевич
БЛУДНИЦА
(Rafal A. Ziemkiewicz — Jawnogrzesznica)
Толпища, море людей — раны Иисусовы, такого столпотворения мир, похоже, еще не видал. Мы стоим у ворот с четырех утра, сейчас уже полдень, и все это время, без единого перерыва, мимо нас течет могучая река земляков. Она раздваивается сразу же за воротами и высыхает где-то за нашими спинами, силой вдавливаемая в проходы и сектора. Всего ворот пятьдесят восемь, через все неустанно втекает эта стихия, и ей конца края не видать. За барьером высотой в четыре метра из густой, подключенной к электрическому току сетки, за предшествующими ей цветастыми шлагбаумами все та же толпа. А с неба, похоже, все это смотрится — полный абзац!
Я и не предполагал, что всех их будет уж столько, даже если включать польскую диаспору со всего света. Они прут, держа в вытянутых руках приглашение, переполненные радостным возбуждением; тащат какие-то транспаранты, хоругви, иконы… Бесконечно. Прям дух запирает. Одни лишь наши мрачные рожи, моя и Бибола, ну никак не соответствуют общему настроению. А что: мы всего лишь элемент пейзажа, точно такой же, как все эти шлагбаумы, барьеры и лопочущие на ветру флажки. Мы просто-напросто торчим у ворот, с внутренней стороны, зачарованные в мрачном молчании.
Вообще-то говоря, совершенно непонятно, на кой ляд мы здесь. Ни о какой проверке приглашений в этом людском муравейнике нет и речи. Все остальные функционеры Божьей Милиции давным-давно уже смылись, чтобы, воспользовавшись мундиром, пропихнуться как можно ближе к алтарю. Остались только государственные менты — как профессиональные грешники по грязной работе они не имеют права пересечь барьер, окружающий освященную землю. Так что они попросту следят за толпой; здесь и дальше: на вокзалах, шоссе, в аэропортах. А нам тут делать совершенно нечего. Но мы стоим, потому что последним указанием было: стоять, а у меня лично никакого иного выхода, как только выполнять как следует приказы, нету.
Бибол явно думает о том же самом, но тут я ничего сказать не могу: он со мной не разговаривает. И какого черта он бесится? В конце концов, ведь с него все и началось. С того, что он, как обычно, нажрался, опоздал на службу, а я не мог сойти с поста.
Случилось то месяца через два или три после объявления сроков Пришествия. Работы — валом, здание комендатуры епископата буквально лопалось от нашествия заявителей. Все они разбили лагерь под дверью, неделями ожидая своей очереди — самая настоящая осада, главным подъездом пользоваться было никак невозможно. Внизу ими занимались селекционеры низшего ранга. Тех немногих, которых ну никак не удавалось сплавить, пропускали наверх, в кабинет с колоннами, где за громадным письменным столом, под огромным распятием и растянутым на всю стенку красно-белым полотнищем, их принимало Их Благочестие [5] . А за спиной Его Благочестия по стойке «на караул» вытягивался в парадном мундире деятель Божьей Милиции, с аксельбантами и золотым посохом Службы. То есть — я.
5
Самое интересное, Jego 'Swiatobliwo's'c (Его Святейшество) — это титул Папы Римского или Патриарха православной церкви. Отсюда и несколько некультяпный титул.
Понятное дело, что все бумаги у просителя были в порядке. Листочек к листочку, штемпелечки — как следует, приличных размеров кучка кирпичиков на строительство базилики [6] , все добровольные пожертвования сданы в срок плюс еще несколько непоколебимых свидетельств праведной жизни. Только здесь они никакого впечатления не производили. Его Святейшество проглядывал все бумаги вроде бы внимательно, после чего взял принесенную дьяконом распечатку из секции подсчета грехов главного теокомпьютера. Он терпеливо выслушал прошение, которое старичок изложил, изрядно запинаясь, покачал головой, отпил чайку и неожиданно пригвоздил просителя вопросом:
6
Пожертвования на строительство храма, в доказательство чего церковные власти выдают свидетельство с изображением кирпича.
— А правда ли, что шестнадцатого декабря 1995 года, во время беседы в школьном туалете вы назвали своего ксёндза-катехизатора «глупым попом»?
Когда он произносил «глупый поп», я сделал уставные пол-шага вперед, нажал на кнопку установленных на письменном столе служебных четок и придержал их предписанные (малое святотатство, цитата) двадцать пять «Аве» [7] . Именно для этого я и был нужен в этом обитом белой и алой тканью зале. А так же для того, чтобы открывать и закрывать двери перед и за теми, кто усиленно выпрашивал доступ на почетную трибуну.
7
Католическая молитва «Аве, Мария» («Здрава будь, Мария»); в оригинале названа «zdrowa'skа». В православной традиции такой молитвы нет (а может я и не прав), но подобрать какое-то фамильярное название не удается. Теперь насчет автоматических четок: благочестивому католику полагается прочесть конкретное количество — «r'ozaniec» — набора определенных молитв. Они и отсчитываются четками (по-польски тоже r'ozaniec). В рассказе же четки механизированы, они «крутятся», словно буддийские молитвенные мельницы, отправляя молитвы в небо
Проситель побледнел и сглотнул слюну со звуком, который в царящей в кабинете тишине прозвучал словно заворот китовых кишок.
— Н-ну, так как же тогда было? — через какое-то время ласково спросил Его Благочестие.
— Я… ну да… Ваше Благочестие, теперь я уже припоминаю. Только тогда я совершенно не понимал, что это означает…
— Хм… За год перед аттестатом зрелости? Ну хорошо, не знали… Но ведь теперь-то уже знаете?
— Да, Ваше…
— И наверняка от всей души сожалеете, правда?
— Да, Ва…
— Тем не менее, — перебил просителя Его Благочестие, — вы не исповедались до сих пор в этом проступке, не понесли покаяния…
Переполненное раскаянием лицо просителя красноречиво говорило о продолжении беседы. Его Благочестие отложил распечатку и медленно вытер лицо жестом человека, падающего уже от усталости.
— Поймите мою ситуацию, — сказал он наконец. — Трибуна маленькая, а желающих много. А вы были настолько близко… Жаль, очень жаль. — Он поднял голову и пару раз мотнул ею. — Ну да ничего, быть может, кое-что сделать и удастся. Человек — существо ведь несовершенное. Я дам вам письмо в приход, и как только с этим делом справитесь, через канцелярию подайте дополнение к своему прошению. Сошлетесь на меня… Ну ладно, Господь с вами.