Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть 1

Дембский Еугениуш

— Вот видишь, Дирижер, сколько лет человек пахал, пахал, а теперь, пожалуйста, не имею ни шиша, — сказал он. — Когда-то, да-а, когда-то и я пожил. Но ты же знаешь, война дала, война и забрала, разве не так?

В свое время он занимался наркотиками. Был он в почете, пока у него не поехала крыша. Купил как-то раз не то, что надо, потерял репутацию, и конкуренты мигом выставили его с рынка. Короче, не повезло. Теперь вот он игрался с собаками.

Мы зашли в его хибару и там, среди старых одеял, матрасов, разбросанных консервных банок, одежек, обуви, какой-то другой рухляди, еле нашли местечко, чтобы присесть.

— Ходят слухи, что ты сейчас работаешь на Маленького Принца, — сказал он.

Собаки зашли за нами и легли возле своего хозяина.

— Так ты еще неплохо стоишь, — заметил я. — Еще имеешь ходы-выходы.

— Имею, имею. Ходы, выходы, информацию, иногда и пригодиться могу. Кому-нибудь такому, как ты. Если, конечно, у тебя есть чем заплатить.

— Есть, — коротко сказал я.

На этом долбаном свете платить нужно было за все. На шару ничего не давалось. Ай, Контрабас, Контрабас, счастливчик хренов…

— Что тебя связывает со скрипачом? — спросил я.

По лицу Весеннего Розмарина пробежала тень.

— Да, я знаю, что ты меня там видел, — согласился он. — Но ты же знаешь и то, что я завязал. Со всем на свете. Не вступаю ни в какое дело. Разглядываюсь повсюду, но ни во что не влезаю. И продаю лишь то, что знаю. А знаю я много чего, и это самое лучшее.

Я кивнул. Пусть даже я и видал его два дня назад в «Голубом Щите», все равно не думал, чтобы он был замешан в это дело. Когда-то, любое место, где он выставлял свою рожу, начинало вонять. Теперь все поменялось. Он сам уже ничего не организовывал. Ему хватало того, что мог следить, наблюдать. Он появлялся там, где что-то происходило, заглядывал в разные укромные местечки, и что самое удивительное, умел на этом заработать. Нюх у него был отменный.

— Этот чувак блефует, — сказал я. — Притворяется, что колдует, только все это химия. Никакая не магия, а просто химия.

Весенний Розмарин усмехнулся.

— Ты так считаешь?

— Ну, точно не знаю, но это должно быть какая-то отрава. Может наркотик? Что-то усыпляющее. Вчера у меня было что-то подобное в выпивке. Вот только с этим что-то не вяжется. Там не все пьют, во всяком случае, не одно и то же и не в одно и то же время. А когда скрипач начинает играть — кондрашка хватает всех одновременно. Даже не знаю, замешан ли в это дело бармен. Но все равно, никак не догоню, как оно все там происходит.

Старик покачал головой и наморщил брови.

— Двадцать лимонов, двадцать лимонов, и я выкладываю тебе все как на духу.

Вот тут он уже пересолил.

— Я только хочу знать, что это за средство.

— Это все сложно, немного, конечно, но на двадцать лимонов хватит.

Только я все еще не был уверен, стоит ли таких бабок то, что расскажет мне Розмарин.

— И это все закончит раз и на всегда, Дирижер, — сказал он. — Я тоже не верю в чудеса. Один раз я позволил себя наебать, только это уже не повторится. Я умею глядеть. Хорошо умею. Когда я выложу тебе все, что видел тогда в заведении, а тогда видел много интересного, ты просто пойдешь туда и прикончишь кого следует.

— Даже если этот тип пуленепробиваемый?

— Ой, Дирижер, не строй из себя такого наивняка!

Я сдался. Что ж, такие времена. Принц за убийство платил мне сто пятьдесят лимонов, за информацию мне приходилось выложить двадцать. Человеческая жизнь совершенно потеряла свою ценность. Плохую профессию я выбрал. Нужно было становиться шпиком.

— Послушай, деньги получишь, когда Принц заплатит мне.

Он поглядел на меня. Согласился. У него тоже были свои способы забирать долги, а у меня вовсе не было желания когда-нибудь проснуться с отпиленными ногами.

— В твоей выпивке ничего не было, — сказал Розмарин. — Это все газ. Газ очень редкий, просто так не купишь; во время войны им пользовалась разведка. Я бы и сам не сориентировался, если бы когда-то, по работе, не столкнулся с чем-то подобным. Действует очень мягко, как галлюциноген, сразу никогда не заметишь. Если бы у меня было что-то подобное, уж я бы использовал его получше.

Весенний Розмарин поднялся и отлил в уголке. Потом продолжал рассказывать. Из его рассказа я понял одно.

А понял я то, бля, что совершенно не работал головой.

Глаза у Тромбона сделались большие, потом еще больше, а потом уже совсем квадратные. Флейтяра, так тот вообще варежку раскрыл. Один только Контрабас оставался невозмутимым, хотя это именно он сказал:

— Шустро придумано.

Чертов Ромео со своей престарелой Джульеттой.

— Да, именно так оно и было задумано, — сказал я. — Сегодня вечером идем туда. Уже все ясно, так что неприятностей быть не должно.

— Ухлопаем только скрипача? — спросил Тромбон.

— Нет, всех четверых. Это окончательно закроет все дело. Я никому не позволю меня наебывать.

— Но деньги ты получишь только за скрипача.

— Ну и хер с ними.

— Нет проблем. — Флейтяра поднял руки. Его интересовала одно только музыка. Убивал он только в паузах.

— Так я пойду, чтобы к вечеру вернуться, — сказал Контрабас.

— Вот так и пойдешь? — голос Флейтяры не обещал ничего хорошего.

— Ну, чтобы к вечеру и вернуться.

— А ты, Контрабас, знаешь, что трахаются ночью; днем творят музыку.

— Так кто тебе запрещает идти блядовать сейчас? — спросил Контрабас и вышел.

— Сволочь, — подвел итог Флейтяра. — Без него можем засунуть инструменты себе в задницы. Без контрабаса ни хрена не выйдет.

Он был прав. До двенадцати было еще далеко, а день провести хоть как-то было надо.

— Ну что же, может и правда пройдемся по блядям, — предложил я.

Флейтяра глядел на меня так, будто хотел сказать: а пошли вы все.

— Для музыки это будет ужасной потерей.

— Тромбон, идешь с нами? — спросил я.

Тот отрицательно покачал головой. Он никогда с нами не ходил. Тромбон мог вырвать у типа сердце и сплющить башку. Но вот женщин побаивался.