Фантазеры
Шрифт:
— Что, кроме моря, любишь?
Юрка выпалил:
— Живопись.
— Хорошо, — обрадовался врач. — Много времени на свежем воздухе. Очень хорошо. Постучитесь в Академию художеств.
Лишь посреди пыльного двора, где в белых кителях, переваливаясь с боку на бок, похожие на уток, проходили офицеры, а по углам, греясь на солнце, готовились к экзаменам прошедшие медкомиссию, лишь там, стоя рядом с Батиным фанерным чемоданчиком, Юрка понял, что остается в училище один.
На кирпичах, оставшихся после ремонта, расположился Павел Бартанов
К Бартанову, к прогретым солнцем кирпичам уже стекались, стараясь сохранить независимость, ребята.
А к Юрке подошел Клемаш, потыкал носком ботинка в пыль около Батиного чемодана. Юрка подумал, что у Клемаша какая-то другая длинная фамилия. Клемаш сказал:
— Бывает…
Юрка ответил:
— Да…
Переживать было некогда: каждый день по экзамену. Они показались однообразными и несложными. Кубрик и двор — вот и все ленинградские впечатления. Морем во дворе не пахло.
Всех постригли наголо. Выдали белые с легкой желтизной робы и бескозырки без ленточек. Роба стояла колом. Бескозырки морем тоже не пахли, в белых чехлах они напоминали поварские колпаки и назывались почему-то писсуарами. Только ремни с медной пряжкой и выпуклыми якорями были абсолютно морскими. Но их не видно под робой.
Неожиданно стало известно: все школьники в Первое Балтийское училище зачислены не будут. Сюда приедут ребята из Нахимовского, и из них подготовят офицеров подводного флота. А школьники первыми придут в новое училище, из них сделают морских инженеров. Погоны будут золотые, как у плавсостава, только с молоточками.
Пришел Батя. Поговорили сквозь решетку ворот при попустительстве караула. У Бати нашли ярко выраженные способности и допустили к экзаменам в Академию художеств. Батя говорил о Ленинграде, а Юрка затосковал по Москве. Писем от Галки не было.
В других училищах ребята проходили курс молодого матроса в лагерях, ходили на шлюпках, стреляли, маршировали по одиночке и повзводно. А тут вновь испеченные курсанты чистили здание от мусора после летнего ремонта, таскали койки с этажа на этаж. Да и курсантами они еще не были.
Впереди мандатная комиссия. Потом присяга, ленточки на бескозырках, форма первого срока и первое увольнение в город.
Солнце, наверное, на ниточке повесили прямо над училищем. Доватор и Клемаш выбрались позагорать на плоскую крышу, поблескивающую черным гудроном. Решили учить английский. Параграфы читали по очереди и, старательно поставив язык между зубами, отрабатывали «тзе». Можно было продолжать немецкий, однако известно, что истинные моряки разговаривают по-английски. Самоучитель обещал успех. А свежевыструганные доски, положенные поверх гудрона, пахли Уралом.
Голова Бартанова выглянула из люка:
— Курсанты, вас ожидает начальство.
Рота втягивает ленточки в бескозырки. На ленточках золотое тиснение: «Военно-морские силы». Название училища курсанты узнают лишь приняв присягу. Это первый секрет, который доверят вчерашним десятиклассникам.
Коля Клемаш. Клемаш — это ласковое прозвище, фамилия у него длинная — Клемарантов. Коля Клемаш еще три дня назад достал лист фанеры и вырезал из него неравнобедренную трапецию, дабы форменные почти не клеши растянуть в шикарный клеш. Доватор посматривает с завистью, а в ушах звенит: «Тоже мне мариман, корма ракушками обросла».
Павел Бартанов соорудил торпедку, куда Клемашу до него! У Бартанова либо сукно лопнет, либо будет клеш шириной с Черное море. Бартанов постепенно тянет клеши и, пока они парятся на торпедке, храбро орудует ножницами, перешивая бескозырку, и мурлычет себе под нос: «Одесса, мне не пить твое вино и клешем не утюжить мостовые».
Бартанов вечно мурлычет себе под нос что-нибудь про Одессу, хотя сам он из-под Ростова.
Ночью почти не спали. Утром замерли черной лентой.
— Равнение на знамя.
У Клемаша скулы плотно обтянуты кожей, плечо затвердело. На знамени вышито золотом: «Высшее военно-морское училище инженеров оружия».
Грохот оркестра. Кажется, коридор училища ведет прямо на пирс и там ждут ребят то ли десантные баржи, то ли торпедные катера.
— Перед лицом своих товарищей…
Доватор до отказа разворачивает плечи. Просторные окна, гром оркестра, неподвижное знамя и черная шеренга курсантов, с которыми…
— Клянусь…
— Клянусь…
Огромное здание, но отремонтированы лишь два этажа. Первый курс: самые младшие и в то же время самые старшие во вновь созданном училище.
Первый семестр. Лекции и семинары. Построение на увольнение. Подравнялись семьдесят человек, ушли восемь: подворотнички недостаточно хорошо подшиты, койки недостаточно хорошо заправлены, пуговицы недодраены, носовые платки несвежие. Командир роты старший лейтенант Бульба обошел оставшихся восьмерых и скомандовал: «Направо шагом марш!»
Через неделю в увольнение ушли двадцать человек. Бартанов пристроился к роте двадцать первым и ушел под шумок в самоволку. Возвращаясь из увольнения, он умудрился еще опоздать, хотел пройти через главный вестибюль, но попал прямо в объятия дежурного офицера. Тот сначала обрушился на него за опоздание, но, когда понял, в чем дело, отчитывать перестал и лишь сказал тусклым голосом:
— Доложите дежурному по роте.
— Есть!
Четкий разворот. Бартанов на мгновенье замер и ударил строевым. Посередине просторного вестибюля он вдруг покачнулся и грохнулся на мраморный пол. Дневальный кинулся на помощь. Но Бартанов сам встал на четвереньки и медленно произнес: «…мне не утюжить клешем мостовые…»