Фантазеры
Шрифт:
— Ну и попадет мне от мамы. Домой, и обязательно к нам.
По лестнице поднимались медленно. На площадке темно, но Алексей ловко попал ключом в замочную скважину, распахнул дверь:
— Проходите, Юрий Евгеньевич.
— Проходите, Юрий Евгеньевич, — эхом прозвучало из глубины квартиры. — Алексей вас совсем замучил.
Доватор вошел в переднюю, и в это время с площадки раздалось чуть слышное: «Алеша».
— Юрий Евгеньевич, мама, простите, я сейчас.
Знакомая кухня. Знакомая карта во всю стену. Алексея нет. Над его чашкой уже опал пар.
—
— Немного моря, немного неба. Каравеллу у пирса набросали. На форштевне будет девушка с лицом Джульетты.
— Это, конечно, идея Алексея?
— Начал я, а он развил.
— Он эту идею и сейчас развивает на площадке. То мирятся, то ссорятся.
— У всех так…
— Не знаю. Мне с Антоном ни разу не удалось поссориться.
— Не может быть.
— Не верите? Я сама не верю, только ни разу так и не удалось… — Татьяна Сергеевна посмотрела на карту. — Нам всегда некогда было. Познакомились на набережной около Эрмитажа. Он с друзьями на танцы в Мраморный зал шел. Я в театральном училище была. Девчонки мне говорят: «Дура!» Антон еще не кончил училища, когда мы с ним поженились… Ни комнаты, ничего… Когда я на третьем курсе была, Алешка родился. Антон тут уже закончил. Мне комнату снял, а сам на Север. Получилось: я в Ленинграде, он на Севере. Не смогла я так. Взяла академический и сюда. Так и осталась я без профессии, вернее, с трудной профессией жены морского офицера.
И Татьяна Сергеевна посмотрела на карту.
Словно в фантастическом кинофильме, Татьяна Сергеевна увидела тело подводной лодки, которая плавно движется вперед, сквозь синюю толщу воды. Металлический дельфин, начиненный умными механизмами и живыми теплыми людьми.
Она знала многих из них. Она знала, как они смеются и как шутят. Она знала силу их рукопожатий. Она помнила руки одного из них, помнила его руки всем телом, помнила их ночью, ощущая недобрую пустоту постели, помнила их утром, наполненным капризами маленькой Ляльки и хлопотами на кухне.
Татьяна Сергеевна снова взглянула на карту. Юрий Евгеньевич тоже посмотрел на карту и подумал, что люди, по утрам раскрывая газеты, не представляют себе, как напряженно живет флот для того, чтобы они жили спокойно…
Юрий Евгеньевич виновато усмехнулся. Он, как и те штатские, просматривающие утром газеты, еще не представляет себе, что чувствуют те, в походе. И еще Доватор подумал, что через походы проходит не только офицер, но и его семья, и что аскетизм для подводника — это правило поведения.
Часы показывали двенадцать. Доватор попрощался. Татьяна Сергеевна сказала: «Заходите почаще». На лестнице Алексей все еще шептался о чем-то со своей Джульеттой.
Пауза пришла неожиданно. Смолкли пневматические молотки. Матросы получили короткий роздых перед новым штурмом. У монтажников произошла какая-то путаница, и они разбирались в ней.
И опять большая приборка. Юрий Евгеньевич Доватор прошелся по коридору. Опять старательно работает Карпенко, опять бездельничает Столбов, и ему подражает Гриценко, опять придется повторить приборку.
«Может быть, отпустить Карпенко? Вбить клин в коллектив? Поставить по стойке «смирно» и без всякого обсуждения раздать «фитили»? Это Столбову, который на монтаже трудился, как бог при сотворении мира!» — Юрий Евгеньевич круто повернулся:
— Прошу всех ко мне.
— Есть! — весело отозвался Карпенко. Столбов недовольно повел плечами. Крутнул головой Мищенко, ожидая спектакля.
Встали полукругом, не выпуская из рук ветошь, полотерные щетки и швабры.
— Знаете, поэт и ученый Гастев писал, что любой интеллигентный человек вынужден делать девяносто процентов скучной работы, чтобы десять процентов времени отдать творчеству. Сейчас уборка идет неравномерно. Мне не хочется лишать вас снова нескольких часов увольнения. Поэтому прошу усилить рвение.
— Разрешите обратиться, товарищ инженер-лейтенант?
— Обращайтесь, товарищ Столбов.
— Скажите, почему вы тщательнее всего наблюдаете за тем, что не доставляет матросам удовольствия? Вы как-то говорили: «С позиции превосходства один шаг до жестокости». Вам не кажется, что человек может использовать не только свое умственное или физическое, Но и служебное превосходство во зло?
— Безусловно, Игорь Александрович, может. Вы удовлетворены ответом на вторую часть вашего вопроса?
— Так точно, однако… Я начал…
— Понимаю, вас интересует, почему же я с таким, вам кажется, недобрым вниманием наблюдаю за тем, как вылизывается пыль. А вы не задумывались, почему фрегаты во всем мире, я не имею в виду пиратов, всегда отличались образцовой чистотой? И еще: почему именно на русском флоте эта чистота доводилась до блеска?
— Раньше не задумывался, но… — Столбов сделал паузу, глаза у него сузились, и он продолжал небрежно: — Мне кажется, это происходило потому, что господам офицерам было выгодно держать матросов в максимально отупевшем и забитом состоянии. А когда матросы пошли в революцию, офицерье выдвинуло из своей среды таких, как адмирал Колчак…
— Далеко мы заехали. Но вы не учли, что еще со времени Крузенштерна, который повел русские корабли впервые в кругосветное плаванье, русский матрос обладал широким кругозором. Дальние походы развивали весь экипаж. Если вы почитаете Станюковича, то увидите, кроме жестокости и службы, между офицерами и матросами даже тогда, несмотря на все кастовые предрассудки, возникали зачастую неформальные теплые отношения.
— Ну да, верного денщика и барина.
— Нет, старшего и младшего друга, причем иногда младшим оказывался офицер. А блестящая чистота на корабле помогала людям сохранить здоровье, спасала от лихорадок и эпидемий.
Но главное не в этом. Вам еще незнакомо состояние апатии, тоски, то, что теперь называется депрессией, когда человеку все становится все равно. Однако психиатры и психологи знают, что подобные состояния начинаются с внешней неопрятности. Знаете, все мы живем по синусоиде, даже по двум: одна психологическая, другая физиологическая. Обычно, когда физически мы в максимуме, то психологически где-то в минимуме, потом наоборот. У разных людей это по-разному. Но самое страшное, когда вершины совмещаются в минимуме, тогда кончается синусоида и начинается прямая депрессии. Вот чтобы этого не произошло, и существует воспитание культуры человека и воинский устав.