Фантазеры
Шрифт:
— Ты дурак, Алешка, — сказала Джульетта и медленно выплыла из комнаты.
— Эх вы, люди, мыши и лошади! Прости, Алексей, я хотел помочь, но, видно, напортил. Никак не привыкну, что есть ситуации, когда лучше не помогать.
— Да нет, Юрий Евгеньевич. Я сам виноват или Аська. Не могу видеть, как она на сцене с этим Ромео…
— Но ведь роль требует.
— А мне, думаете, от этого легче?
— Вечная проблема… Любовь и искусство… Ты не унывай, Алеша, намного хуже, когда нет ни того, ни другого.
— Я не унываю, — сказал Алексей
И с Аськой надо все по-другому, ведь взрослые мы уже. Взрослые! Неужели это совсем не заметно?.. А тут еще тройки пошли, мать волнуется. Не могу видеть, как она волнуется. И так она всю жизнь из-за отца, а тут еще я добавляю. Может, я урод какой-то?
— Нет. Ты старше своего социального положения, и отсюда все неувязки.
— Я часто думаю, тем, кто жил раньше, было легче. Понимаю, когда вы в школу ходили, была война и так далее. Но в школе, с занятиями и…
— С занятиями ты, пожалуй, прав. Мы относились серьезнее и потому учились легче. А в остальном жилось так же, как тебе.
— Вот у вас фотография на столе. Хорошее такое лицо, и только фотография. Где она теперь?
— Замужем.
— Как же так получается?
— Так и получается.
— А потом еще что-то было? Я имею в виду серьезное.
— Было.
— А мне кажется, у меня после Аси уже ничего быть не может. Если мы с ней поссоримся, то личная жизнь сразу кончится. У вас так было?
— Было.
— А почему так происходит и кто в таком случае виноват? Я иногда думаю, что Аська во всем виновата, потом считаю наоборот.
— А тут не бывает ни правых, ни виноватых, каждый поступает так, как ему велит логика его характера. И еще люди не всегда понимают друг друга. Все-таки слова в значительной степени символы, а у чувства тонкие оттенки. Вот тебе Ася «дурак» сказала. От такого «дурака» я бы на стенку от счастья полез.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Юрий Евгеньевич, вы, наверно, умный человек?
— Иногда бываю, как все мы.
— А счастье два раза мимо. И во второй раз вы, наверно, уже совсем взрослым были. Почему же такое происходит?
— Сначала, видно, не повезло. А во второй раз не сумел думать за двоих. Между нами были километры. Она умела ждать… Она вначале без всякой надежды весну и целое лето ждала. Потом я прилетел и снова улетел. Она письма писала, а я не отвечал…
— Как же так?
— Я с ней разговаривал и думал — она слышит. А в письмах, мне казалось, я ничего не скажу. Я каждый день с ней разговаривал, а ей письма были нужны, любые письма… А теперь мне хочется писать подробные письма, да некому.
— А тогда вы этого не понимали?
— Не понимал.
— Зато, если еще раз вы кого-нибудь встретите, вы уже никаких ошибок не сделаете.
— Что ты, Алеша! Тогда все начнется заново. От нуля.
— Опять от нуля? — Алексей тревожно обвел комнату глазами. В комнате пахло красками и чуть-чуть духами. — Опять от нуля… — Алексей вздохнул: — Пойду поищу Асю…
Идет монтаж, отлаживается перископ — этот монументальный монокль подводной лодки. Последняя проверка похожа на тщательный медосмотр. Командиры БЧ около своих агрегатов, словно мальки на мелководье. Капитан второго ранга Теплов движется с грациозностью тяжелого зверя. Он вездесущ и бесшумен.
Он бесшумен, но с его появлением все начинает крутиться капельку быстрее. Юрий Евгеньевич самолюбиво оглядывает своих людей. У Мищенко еще энергичнее вертится голова в разные стороны. На лице Карпенко появляется блаженная улыбка, и он старательно смотрит то в инструкцию, то на пульт управления. Гриценко громко произносит: «Разрешите, товарищ капитан второго ранга, обратиться к инженер-лейтенанту» — и задает совсем ненужный вопрос. Гриценко хочет обратить на себя внимание командира лодки. Столбов стирает с лица свою вечную снисходительную улыбку чересчур взрослого человека. А Чернилов становится совсем незаметным.
«Да, между командиром лодки и матросами ого-го какая разница в возрасте, но они отлично понимают друг друга, — думает Доватор. — А я так сумею?..» В училище на занятиях по теории и устройству корабля путь от морзавода до заводских испытаний казался ясным и четким. А тут…
Наконец мерно вибрирует корпус подводной лодки. Над морем перистые облака.
— Приготовиться к погружению.
Уже никто не знает, какие облака сейчас над морем. Отдраены, открыты все двери, иначе их заклинит, ведь лодка набирает глубину. Потрескивает обшивка, и, хотя Доватор знает, она должна потрескивать, по спине проходит холодная дрожь. «Неужели трушу?»
У Карпенко совершенно спокойное лицо. И Мищенко спокоен, даже не крутит головой. «Не крутит?» И тут инженер-лейтенант Доватор начинает понимать: все переживают первое погружение новой лодки.
Наконец Юрий Евгеньевич перестает слышать потрескивание корпуса, вернее, оно становится естественным фоном. Инженер-лейтенант смотрит на часы и своим обычным голосом отдает первое приказание на походе.
В проходе возникает Виктор Николаевич. Он спокоен, слегка напоминает охотничью собаку, которая нюхает воздух.
— А хорошую мы тут каютку отгрохали, — говорит Виктор Николаевич и небрежно стучит концом лакированного ботинка в переборку.
«И все-таки он пижон», — решает Доватор.
Кварцевая лампа — зимнее солнце Севера — отсвечивает синью. Гантели вскинуты кверху, ковер приятно согревает ступни.
Глупо покупать ковер, когда в доме нет ничего — даже тарелок. Но от шершавой мягкости ковра тянет семейным уютом. Впрочем, аскетизм, доведенный до крайности, нелеп, как всякая доведенная до крайности идея.