Фантомная боль
Шрифт:
Старость! Да еще и полная физическая беспомощность!
Кто вообще придумал эту чертову старость! Ладно бы – смерть, но неотвратимо наступающая дряхлость, уничтожающая само понятие «радости жизни»… А следом за физическим угасанием покрывается морщинами душа, и вот это уже не поправить ни чудо-юдо ботоксом, ни какой-нибудь там мезотерапией. Зачем – так? Зачем тогда вообще вся жизнь, если ее финал перечеркивает все то прекрасное, что в ней было? Перечеркивает – потому что отвратительная дряхлость повседневна, а радости жизни остались в такой дали, что и не вспомнишь. Ну и какая мне, скажите, разница, по каким коридорам меня везут в столовую?
Столовая, точнее, совмещенная со столовой кухня оказалась громадной, в ней вполне разместилась бы вся Мишина квартира. Наверное, так полагается в особняках. Действительно, какой смысл экономить пространство – жилое или подсобное, неважно – в собственном доме?
Вера остановила мое кресло возле просторного стола светлого дерева и отошла к плите. Я не видел, что она делает – повернувшись, я мог немного видеть ее спину, и все, – но слышал сухое звяканье стекла и фарфора, нежный звон металла, резиновое чмоканье дверцы холодильника, мелодичное журчание воды. Звуки казались почему-то удивительно приятными, умиротворяющими. Что-то тихонько булькало, и сопровождавший бульканье аромат буквально нежил ноздри.
– Клара с сегодняшнего дня в отпуске, – говорила Вера, возясь у плиты и, видимо, не ожидая от меня ответа, – так что разносолов экзотических ближайшие две недели не будет, я не настолько искусная кухарка. Можно было бы найти кого-нибудь на подмену, но я решила, что и сама справлюсь, ты ведь никогда не возражал против еды попроще, правда?
Она поставила на стол небольшую фарфоровую супницу – или как там эта посудина называется – с фигурно изукрашенной крышкой. Посудина была точь-в-точь как пришедшая мне недавно на ум тарелка с инопланетянами. Ну да, тарелка, вдруг развеселился я. По краю тарелки – бордюрчик из голубеньких цветочков. Сбоку из-под крышки ложка торчит. А посередине сидят инопланетяне. Зелененькие. Или голубенькие, как эти цветочки. Сидят там и курят что-то, безусловно, вкусное: из-под крышки выбивался ароматный, соблазнительно аппетитный парок.
Сглотнув набежавшую слюну, я задел языком зубы. Ну да, мои собственные зубы. Крепкие, аккуратные. Почему-то это открытие меня удивило. Хотя вот уж в самом деле открытие – зубы во рту. А что там еще должно быть?
Пока я размышлял об инопланетянах и зубах, Вера сноровисто накрыла на стол: тарелки, салфетки, вилки, чашки и прочая утварь разместились на светлой столешнице привольно и красиво.
– Вот решила на завтрак вареников налепить, пополам, как ты любишь, – улыбнулась она, снимая крышку с супницы.
Вместо сочиненных мной инопланетян внутри оказалась горка маленьких аккуратных «ушек», наподобие уменьшенных вчетверо пельменей. Вера наполнила две тарелки, поставила одну передо мной и села. Но не напротив, а рядом, по правую руку. Кажется, это называется «одесную», подумал я и почувствовал, как внутри опять поднимается волна раздражения. Она что, считает, что я и поесть самостоятельно не способен?
Нет, все-таки это не мои мысли и не мои эмоции. Слишком резкие, слишком насыщенные. И эта злость на женщину рядом… Или не на нее, а на себя, на свою беспомощность? Не понимаю.
Опасаясь еще одной гневной вспышки, я схватил вилку и вонзил ее в вареник. Возле зубцов проступили красноватые капли. Точно кровь, честное слово! Да что же это со мной такое, что за мысли?
Я осторожно отправил в рот вареник, раскусил… сладко. Вишня и творог. Ну да, Вера же сказала «пополам, как ты любишь»! Вишневый сок это! И ничуть он не похож на кровь, что за чушь! Ешь давай!
Вот уж действительно: аппетит приходит во время еды. Едва почувствовав на языке вкус творога, вишни и сладковатого нежного теста, я ощутил волчий голод и принялся уничтожать содержимое своей тарелки со скоростью электромясорубки. Жевать и глотать было удивительно приятно, в животе стало тепло и, как бы странно это ни звучало, уютно. Как интересно! А это тоже «его» чувства? Скорее всего, да. Я же дух, вряд ли дух способен испытывать голод или, наоборот, удовольствие насыщения. Без тела-то.
– Вкусно, спасибо, – кивнул я Вере, которая улыбнулась и даже слегка покраснела от моей похвалы.
Удовольствие, полученное от еды, почему-то резко изменило мое настроение. Я моментально отринул унылые размышления о безнадежной неотвратимости увядания и старческой утрате вкуса к жизни. Ничего себе утрата! Если так радостно просто жевать и глотать, то, черт побери, вокруг еще тысячи не меньших радостей! Вынужденная ли неподвижность в инвалидном кресле или «стертая» (как? кем? зачем?) память были тому причиной, но я поразительно остро ощущал себя «здесь и сейчас». И горел желанием «еще что-нибудь почувствовать».
Прибывшая после завтрака толстая суровая Зинаида Георгиевна два с лишним часа терзала мои бедные ноги: мяла, гладила, колотила, сгибала, тыкала иголками. Я старался ей «помочь», посылая бесчувственным конечностям строжайшие мысленные приказы и пытаясь уловить хоть слабенькую ответную реакцию. Массажистка шипела на меня сквозь зубы: «Андрей Александрович, не торопитесь, все придет в свое время» – и продолжала заниматься своим делом, бормоча под нос: «О, а тут рефлексик, как мило, ну-ка, ну-ка, а тут у нас что будет?» Это было ужасно странно: словно мои собственные ноги существовали от меня совершенно отдельно, а я здесь присутствую как случайный наблюдатель, которого терпят лишь потому, что он сидит тихо.
Перед уходом Зинаида Георгиевна строго напомнила, чтобы я не забывал «о тренажерах для плечевого пояса, лениться нельзя», и погрозила толстым, похожим на сардельку пальцем. Удивительно было, что эти пухлые короткопалые руки – скорее, руки пекаря или какой-нибудь птичницы – могут быть такими чуткими, нежными, сильными и точными.
Обедать не хотелось. Я велел Вере наделать бутербродов, и мы, прихватив термос с чаем и бутылку с клюквенным морсом, отправились на прогулку. Парк, окружавший дом, насколько я мог понять, дальше постепенно переходил в лес. «Интересно, а где граница моих владений? Перед лесом или он тоже принадлежит мне?» – подумал я. Сам парк особого впечатления на меня не произвел, я вообще не очень воспринял его в целом. Но прогулка обернулась вереницей ярчайших картинок, как в детском калейдоскопе. То сердце сжималось от красиво изогнутой ветки, повторяющей линию плывущего в вышине облака. То выскочивший на дорогу ежик своей озабоченностью – куда бежать? туда? или туда? или вообще назад, может, я что-то забыл? – вызывал неудержимую улыбку. Ароматы, звуки, прикосновения вызывали неожиданно бурный всплеск эмоций. Точно я был младенцем, для которого все – впервые, потому что он и в самом деле видит, слышит, ощущает «все» впервые. Да и, в конце концов, инвалидное кресло чем-то напоминало детскую колыбель.
Даже пресловутая старость перестала казаться столь ужасной. Если бы только память была при мне… Я мог бы… Вот эта женщина рядом, Вера. Я же, должно быть, любил ее? Волновался, ища ее взгляда, мечтал о прикосновениях, приглашал на свидания. Сейчас я мог бы перебирать эти – и не только эти – воспоминания, как драгоценности. Как ребенок листает любимую книжку с картинками… ах, какое это могло быть счастье! Ах, память, память, мы слишком мало ценим тебя, когда ты при нас, а когда ты нас покидаешь, мы уже не в состоянии оценить масштаб потери…