Фантомная боль
Шрифт:
Теперь нужно найти библиотеку и кабинет рядом с ней. Он не задавал себе вопроса «зачем?». Да и слова «библиотека» и «кабинет» были пока просто словами, он почти не помнил, что это такое, как не помнил почти ничего о себе вообще. Кажется, вчера он помнил больше? А потом что-то произошло и… Ладно, это неважно. Важно, что он просто знал – нужно найти библиотеку и кабинет. Необходимо. Как говорят медики, по жизненным показаниям. А почему вдруг именно в библиотеку и в кабинет?.. Ну… сперва надо туда добраться, а там, глядишь, и станет ясно зачем. Как бы там ни было, сперва надо добраться до кабинета. Эх, легко сказать!
Он снял блокировку
Библиотека нашлась неожиданно быстро. Амнезия амнезией, но топография местности, похоже, записывается не только в голове, но и в спинном мозге. Андрей не то чтобы помнил, где что находится, но как будто чувствовал, куда свернуть и какую дверь открыть. Подъехав к лестнице (Точно! Библиотека была на втором этаже! Вот только заезжали они туда из сада, по широкому пандусу), он было растерялся, но, поэкспериментировав с кнопочками и рычажками, выдвинул из-за колес крестообразные «шагалки» и уже минут через пять был на втором этаже.
Дверь кабинета распахнулась легко, словно ждала, когда же хозяин соизволит перестать маяться дурью и возьмется наконец за ум, если к тому моменту от этого самого ума хоть что-то останется.
Андрей вкатился в пахнущую книгами и полированным деревом комнату, тихо прикрыл за собой дверную створку и подъехал к просторному, почти пустому письменному столу.
Потянулся к ноутбуку, но, коснувшись матовой крышки, под которой дремали мертвые электрические импульсы, отдернул руку. Вытащил из дорогого кожаного бювара лист бумаги. На темном дереве столешницы лист казался островом посреди океана безнадежности. Льдиной в смертельно остывшей реке, одиноким оазисом…
Я один на льдине, вспомнилось откуда-то. Один? А как же женщина, которая всегда рядом, всегда готова подхватить, помочь, оберечь?
Остров в океане отчаяния – надежда.
Надежда… Надежда согревала взгляд ухаживающей за ним женщины.
Нет. Не то. Надежда – это что-то зыбкое, полное сомнений, а эти глаза сияли ровным надежным светом. Любовь? Да. Но…
Надежда и любовь? Он чувствовал, что чего-то не хватает.
Вера!
– Ты меня звал? – раздался за спиной встревоженный голос. – Господи, как же ты сумел… я испугалась…
– Ничего, все в порядке, – улыбнулся он и повел рукой, словно останавливая и отодвигая вопросы, страхи, опасения. – Иди. Я поработаю.
– Господи! – повторила она со счастливым – наконец-то не горестным, не упрямо-бодрым, а счастливым – блеском в глазах и вышла, тихонько притворив дверь.
Господи, каким же идиотом, каким отвратительным слизняком он тут себя показывал, все глубже и глубже погружаясь в мрачные пучины своей обиды на несправедливость жизни. Еще и наслаждался своим отчаянием, растравлял себя, искал, от чего бы это еще пострадать, ковырял, как ребенок ковыряет разбитую коленку. Герой! Обидели его! Мог ведь весь остаток жизни провести, упиваясь собственным страданием, мазохист чертов!
Память ему, видите ли, отказала! Что, отказала до такой степени, что забыл даже о том, что ты мужчина? А раз мужчина, то должен быть опорой. Не цепляться, дрожа от неуверенности, как слепой котенок, а твердо стоять на ногах и спокойно встречать удары судьбы. Даже если сами ноги отказываются держать.
Да, обнаружив, что память ему отказала, что в голове не осталось ни следа прошлой жизни, ни хорошего, ни плохого, он испугался. Он запаниковал, как потерявшийся ребенок. Как альпинист, увидевший надвигающуюся лавину. Как… Перед глазами словно возникла картина: штормовое море, крошечная лодчонка, над которой нависает гигантская серо-зеленая волна. Девятый вал, сообщил он сам себе и замер, потрясенный. Почему – девятый? Потому что Айвазовский, послушно подсказала память.
Память? Все-таки – память?
Перед глазами встала еще одна картина: прислонившаяся к облезлой стене женщина в старинном платье с ужасом смотрит на врывающееся в окно наводнение. Он почти не удивился, сказав себе: княжна Тараканова, Флавицкий.
Он это помнил!
Ну да, он не помнил собственной жизни, ну и что?
«Теряют больше иногда…»
Почему-то Андрей был уверен: эта фраза не придумалась, он где-то ее читал или слышал. Точно, слышал! «Теряют больше иногда», – прозвучало в голове. Голос женский, с отчетливыми актерскими интонациями. Как наяву перед его глазами появилась женщина в роскошном старинном платье. Драгоценности – на пальцах, на шее, в изысканно убранных волосах. Кто это? Что это? Фильм, который он когда-то видел? Спектакль?
«Теряют больше иногда…»
В самом деле, с чего это ему вздумалось так раскисать? Да, ноги отказываются служить. Да, собственное прошлое замкнуто где-то в тайниках подсознания – он сильно сжал пальцами виски, потер, чувствуя в глубине мощное биение пульса, – но искусство и литература, кажется, остались в более-менее открытом доступе. А даже если бы и нет. Кто мешает читать, смотреть, наслаждаться заново? Не так уж он стар, чтобы ставить на себе крест.
Ведомый не то инстинктом, не то остатками памяти, Андрей развернул кресло и дотянулся до узкой створки ближнего шкафа. На стеклянных полочках стояли странные, но красивые статуэтки, задняя стенка была зеркальной.
Да, седой до белизны. Но это, пожалуй, единственный признак старости. Не юное, но моложавое лицо, сильный подбородок, до озноба пронзительный взгляд. Старик? Черта с два!
Целая жизнь впереди! Он скептически поглядел на бессильные ноги. Ничего. Теряют больше иногда. Да и Вера, кажется, что-то говорила про возвращение двигательных функций, а значит, и тут не все безнадежно. И память… память он победит!
Смутное ощущение превратилось в уверенность: провалы в памяти – не результат травмы или болезни, тем более не возрастная утрата, нет, отключение памяти – это бессознательная попытка спрятаться от чего-то невыносимого.
Нет. Он не станет прятаться. Если что-то кажется нестерпимым – вытерпи это.
В верхнем ящике стола обнаружилось несколько блокнотов. Он вытащил наугад один из них, довольно большой, с вытисненным на коричневой обложке корабликом. Хорошая примета, подумал он.
Блокнот был почти пуст, но на первой странице красовалось размашистое: «Если жизнь преподносит тебе лимон, сделай из него лимонад!!!» Три восклицательных знака выстроились по росту: первый обычный, размером с заглавную букву, второй повыше, третий, самый высокий, вытянулся чуть не на половину блокнотной странички. И точка под ним была самая крупная – основательная, уверенная.