Фантомная боль

Рой Олег Юрьевич

Я так увлекся своими рассуждениями, что не сразу заметил, что в комнате я не один. Моего лба коснулись мягкие, слегка влажные губы, на щеку обвалился шелковый водопад тяжелых, довольно длинных волос.

Женщина! Я блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь нежданной лаской.

– Доброе утро, милый! – произнес нежный, слегка хрипловатый голос, мгновенно отозвавшийся в моем воображении образом юной красотки: длинноногой, как мальчик, узкобедрой и по-мальчишески же порывистой, что, по моим представлениям, сулило немало приятных мгновений. Правда, такие девочки-мальчики обычно носят короткую стрижку, а волосы, коснувшиеся моей

щеки, были… впрочем, чего гадать?

Реальная картина отличалась от воображаемой, как Парфенон от Исаакиевского собора.

Целовавшая меня женщина была, бесспорно, красива. Очень красива. Но… она же… старая!

Через мгновение я сумел призвать разбушевавшиеся эмоции к порядку. «Старая» было подсказано предыдущим опытом в Мишином девятнадцатилетнем теле, которое, разумеется, окружали такие же юные красотки. Ясно, что любая особа «за тридцать» после них будет казаться старухой. На самом деле этой женщине было вряд ли больше сорока. Да и то я смог определить это лишь потому, что видел ее практически вплотную. В жизни ей наверняка никто больше тридцати (а то и двадцати пяти) не дает. Стильная, ухоженная, легкая. Нежные, без помады сочные губы, высокие скулы, четкие брови с легким изломом. Лишь взгляд в упор позволял заметить слегка привядшую кожу вокруг глаз, желтоватые тени у висков, едва заметные горькие складочки в углах скульптурно очерченного рта.

«Может, это моя мать? – в отчаянье подумал я, понимая, впрочем, что это не более чем самообман. Матери не говорят «милый» с такой интонацией. Значит…»

Наивный идиот, ты решил, что тебя возродили в графском замке, что ты сможешь наслаждаться всеми благами настоящей аристократической роскоши, унаследованной от десятков поколений носителей голубой крови! А на самом деле ты, похоже, дряхлый старик, который, как Кощей, над златом чахнет… И таким Кощеем мне предстояло бы – если бы я выбрал эту самую «настоящую роскошь» – тянуть еще больше тридцати лет! Я представил, как Голос, наблюдая за моими теперешними терзаниями, хохочет над моей глупостью.

Или не хохочет, а, напротив, хочет что-то мне объяснить? Я представил себе нотацию Голоса так ясно, что, казалось, слышу Его наяву: «Просто необходимо было устроить тебе некоторый подвох, уж больно жадно ты пускал слюни на деньги этого богатого молодого недоумка».

Мне стало стыдно. Не только за «аристократические» мечтания, но и за свое поведение там, наверху. Неужели же и вправду я такой примитивный чурбан, что меня можно по уши соблазнить всего-то деньгами и молодостью? Я даже почувствовал что-то вроде отвращения к Мише, чье легковесное существование оказалось для меня столь неотразимой приманкой. Хотя уж Миша-то передо мной ни в чем виноват не был. Только я сам. Я сам, пустоголовый поверхностный тюфяк, впадающий в панику при малейших затруднениях, считающий, что деньги обеспечивают все радости жизни… хотя «радости» эти – лишь блестящий фантик, внутри которого хорошо, если пустота, а не что-то похуже.

Ну уж нет, на этот раз я не позволю себе так легко сдаться обстоятельствам! Пусть старик, пусть хоть клоун или импотент, я возьму жизнь в свои руки. Я повернулся и отважно взглянул на женщину.

– Сейчас я помогу тебе встать, и пойдем завтракать, все готово, – улыбнулась она, и я окончательно убедился, что моей матерью она быть не может. Такой любовной нежности в материнском голосе не бывает даже при обращении к самому любимому ребенку. Да, никакой надежды на молодость. Но по крайней мере она говорит обо мне в мужском роде, значит, я мужчина. Почему, кстати, я не могу в этом убедиться сам, как в первый раз, когда я осваивал Мишино тело?

Очень странно. Но…

Память тела существует. В прошлый раз я убедился в этом, осматривая Мишину квартиру, а затем сев за руль его автомобиля.

Сейчас мои руки привычным движением легли на плечи женщины, она бережно подхватила меня, приподняла, немного повернула, я скосил глаза в сторону ее движения…

Инвалидное кресло? Или как там оно называется? Каталка? Коляска? Господи, не-е-е-ет!

Женщина уже пересадила меня в это орудие казни, устроила мои ноги на подножке (Я этого не почувствовал! Попытался пошевелить ногами, пальцами – и тоже ничего не почувствовал! Совсем! Господи, как же это?!), укрыла их пледом. Кресло было удобным, явно не из дешевых, у подлокотников я заметил какие-то кнопочки, рычажки, даже полочки.

Так вот что означало то предчувствие беды…

Ужас. Черный всепоглощающий ужас.

Я рванулся, но… постой, я же только что чувствовал свои руки! Внутри все кипело: злость, гнев, ярость расплавленной лавой вздымались от живота к горлу… я хотел убить эту мерзкую старую ведьму… или хотя бы себя… руки не слушались. Но ведь совсем недавно, ночью, перед тем как снова заснуть, я вот этими самыми руками цеплялся за простыню и сжимал ее так, что едва не порвал, я же помню!

Женщина погладила меня по плечу, я почувствовал (почувствовал!) ее прикосновение!

Черт, как же ее зовут? В прошлый раз я почти сразу вспомнил все. Ну пусть не все, но сразу. В голове откуда-то возникло «вера». Что это? Имя или совет поверить в себя и не впадать в отчаяние от кажущейся кошмарности обстоятельств?

– Вера? – наугад прошептал я почти беззвучно, одними губами.

Но она услышала:

– Да, милый. Ты опять попытался сдвинуться одним рывком. Арнольд Степанович говорил же, что рывком не выйдет, чтобы восстановиться, требуется время, усилия и терпение. А резкие движения, наоборот, все портят. Видишь, опять руки не слушаются. Ничего, сейчас пройдет.

Что она говорит? Восстановиться? Ужас и злость схлынули. Я почувствовал (почувствовал!), как Вера растирает мои ладони. Попытался шевельнуть мизинцем – получилось!

Она, конечно, заметила и мое движение, и мой восторг:

– Ну вот видишь, подвижность возвращается. Сейчас мы позавтракаем, потом придет Зинаида Георгиевна, поработает как следует с ногами. Ты же знаешь, после массажа тебе всегда лучше. Вот и будем дальше укреплять все мышцы, а там и нервные пути восстановятся. Все наладится.

Стремительным движением она опустилась на колени возле «электрического стула» (так я мысленно окрестил это орудие пытки, хоть и душевной, а не физической) и начала нежно растирать мои безвольно болтающиеся конечности, постепенно усиливая нажим. И… мне показалось, что я ощущаю ее прикосновение!

Мне стало стыдно. Стыдно своей беспомощности, но еще больше стыдно, что я только что, пусть мысленно, обзывал эту любящую женщину старой каргой и мечтал о юной пышногрудой узкобедрой белокурой обворожительной бестии. Черт бы меня побрал! И черт бы побрал всех на свете юных красоток! Ни одна из них не стала бы нянчиться с беспомощным стариком.