Фантомная боль
Шрифт:
– Пап, меня ждут, я не могу.
– Подружка, что ли? – Отец одним глотком выпил свою порцию и криво подмигнул. – Так зови ее сюда. Да ты не думай, я на диване постелю, сам в маленькой комнате лягу. Ты ж взрослый уже, подружку-то потискать хочется, а? В меня пошел! Давай, давай, зови сюда свою подружку, места навалом, есть где с девкой поваляться. Диванчик-то крепкий еще!
Колючие пружины под грязной обивкой, желто-серые простыни, пьяный отцовский храп за тонкой стенкой. Что может быть лучше для соблазнения «подружки»?
– Не, не подружка, сестренка, – автоматически ответил Миша и мгновенно понял, какого дурака свалял.
– Сестрё-о-онка? –
– Пап, ты чего?
– Я чего? Это я – чего? Да ты… Да я… Я тебя родил! Я тебя воспитывал! Значит, когда на загривке катал и мороженки покупал, папочка был хорош, а теперь не нравится?! Теперь тебе не мороженки, теперь тебе покруче надо! Машину обещали ему! Квартиру купили! Тебя самого купили, ты… Щенок неблагодарный! Ненавижу вас всех!
Миша попятился, нашарил за спиной входную дверь – сумка, к счастью, так и висела на плече, можно не делать лишних движений.
Подбирать брошенные футболки он, конечно, не стал, гадко было.
Не рискнув дожидаться лифта, бегом – точно отец мог за ним гнаться – ссыпался по лестнице. Впрочем, сообразил он этажа через три, какой уж там лифт. На месте кнопки вызова на отцовском девятом чернело выжженное пятно – местные пацаны развлекались. Миша вспомнил, как совсем недавно – ну, может, лет пять всего назад – и сам развлекался подобным образом. И сейчас мог бы. Поджигал бы лифтовые кнопки, на пару с отцом глушил вонючую дешевую водку, громыхая мутными стаканами по липкому кухонному столу, орал бы: «Ненавижу!» Ненавижу!
Вылетев из подъезда, Миша едва не сшиб маленькую сухонькую старушку в бирюзовом тренировочном костюме (размеров на шесть больше, чем надо!) и драных шлепанцах на босу ногу. Голова старушки была туго повязана платочком: по черному полю – белые черепа и желтые ромашки. Красота!
– Ой, Мишенька! – защебетала старушка. – Какой же ты большой стал! Красивый! Мама-то здорова ли?
Миша буркнул что-то утвердительное. Старушку он не помнил. Совсем. Где вы видели, чтоб мальчишки замечали старушек – пока те не слишком докапываются?
– Ну и слава богу, – продолжала щебетать старушка. – Дай вам всем бог счастья! Сколько намыкались-то! Ты небось, Мишенька, к отцу заходил?
Он кивнул. Вот прямо взять и уйти было как-то неловко.
– Добрый ты мальчик. А и брось ты его, брось, не ходи! Отца-то навестить – благое дело, да ведь он-то, ирод, не оценит. Да и погубит тебя, ой, погубит! Совсем ведь с катушек уже скопытился, мы тут все стоном от него кричим. Как нажрется, бездельник, водяры своей, как почнет из окна дрянь всякую швырять – у-у-у! На той неделе Масика моего едва не зашиб, паскудник!
К левой ноге в бирюзовых тренировочных штанах жался косматый песик невнятной породы. Видимо, Масик.
– Убью, щенок! Продал отца! – донеслось сверху.
Миша и старушка синхронно вскинули головы: Виктор торчал в кухонном окне, размахивая чем-то кривым, черным и, похоже, тяжелым.
– Это ж
За спиной грохнуло. Видимо, отец все-таки дошвырнул чугунную решетку до линии асфальта.
Обогнув соседний дом, Миша крадучись – окна второй комнаты выходили на эту сторону, старушка как раз про них говорила – дошел до кафе, где обещала ждать его Настя.
Она сидела в углу боковой террасы, задумчиво таская из пакета орешки. Рядом стоял квадратный стакан с толстенным дном – такие полагаются для виски, это Миша уже давно выучил. Виски было довольно много, почти половина стакана.
– Эй, ты чего такой зеленый, как будто тебя жабами накормили? Он тебя выгнал, что ли?
– Сам ушел, – едва сумел выдавить Миша, помотав головой.
Вместо сочувственных фраз или боже упаси реплик в духе «я же предупреждала» Настя довольно безразлично кивнула на Мишину сумку:
– Застегни.
Миша послушно застегнул сумку. Футболок было жалко. До слез. Он сглотнул стоящий в горле ком, чувствуя, что сейчас разревется, как последний малолетка. Вот будет позорище!
Когда Миша был еще первоклашкой, он любил рассматривать витрину газетного киоска, что стоял возле дома. На стеклянных полочках лежали сказочные сокровища: фонарики размером в палец, игральные кубики, зажигалки-пистолетики (прямо как настоящие, честное слово!) и много-много всевозможных подвесок (слова «брелок» он тогда еще не знал) – крошечные машинки, кружечки, лилипутские ботиночки, непонятного назначения загогулины и, конечно, звери. Слева, почти с самого края, сидел смешной бульдожек размером с куриное яйцо и такого же, как «коричневые» яйца, цвета. От ошейника тянулась коротенькая цепочка, оканчивающаяся карабинчиком – цеплять куда захочется. По дороге из школы Миша «прилипал» к витрине, и минут через десять собачка начинала ему подмигивать. Миша останавливался возле киоска каждый день и смотрел, смотрел. Он и думать не думал попросить родителей, чтоб купили: как раз перед этим куда-то делись дедушка и обе бабушки, и почему-то сразу стало совсем мало денег. Даже мороженое теперь можно было есть не когда захочется, а иногда, как редкое лакомство. И апельсины мама покупала не килограммами, а поштучно – для него, для Миши. Сама не ела, говорила «я уже». Но считать-то он уже выучился! Видел, сколько оранжевых «мячиков» лежит в холодильнике.
Наверное, собачка стоила какие-то смешные копейки, такие фитюльки, тем более в газетном киоске, дорогими не бывают, но какие уж тут собачки. Баловство одно, это Миша понимал. Но мать однажды увидела его возле киоска. Хмыкнула как-то странно, погладила по голове и увела домой. А утром песик сидел возле его подушки!
Отец тогда, помнится, к подарку отнесся скептически, даже посмеялся: мол, ты девчонка, что ли, в куклы играть? Ну и пусть! Миша назвал песика Рексом, прицепил к школьному рюкзаку – чтоб сторожил! – и радовался целый день. Гладил мягкий коричневатый плюш, глядел в блестящие черные глазки.