Фантомная боль
Шрифт:
– А разве от… ну, которые плохие мальчики… разве от них можно просто так уйти? – Миша скорее удивился тому, что говорила Настя, чем испугался: словно все было не взаправду, вроде какого-то кино. И лучше это кино, чем то, где крошечная кукла летит из темного окна. Не думать. Забыть. Переключиться сюда, в живые, понятные, пусть и не слишком приятные проблемы. – Там же вроде ход только в одну сторону.
– Ой, я тебя умоляю! Ты решил, что я в страшную мафию попала? Брось. Это ж мелочовка. Ну наплету, что папуля подозревать стал, шмоны устраивает. Такого геморроя на фиг никому не надо, пнут меня под зад – и адью! Мои «отдай-принеси» погоды не делают, а проблем может быть до фига. Причем в конечном итоге у меня же. От ментовки-то папуля меня, если где заметут, всяко отмажет, не впервой, ему такое счастье на фиг не сдалось. А вот на плохих мальчиков, если что, его связей точно не хватит, он же у нас бизнесмен весь из себя законопослушный. Так что, если что, чем меня из проблем выковыривать, проще будет забыть, что была такая Настя. И как-то мне это, знаешь, не по кайфу. Сдохнуть-то не жалко, но ведь это смотря как сдохнуть. Лучше уж со скуки дохнуть… – Она откашлялась. – Как наша идеальная Анжела.
Настя выудила из сумки сигарету, пощелкала зажигалкой. Несмотря на лихость монолога «хватит в мафию играться», прикурить ей удалось не сразу – рука все-таки дрожала, и сигарета прыгала мимо огонька. Девушка глубоко затянулась, оглядела улицу:
– Опаньки! – Она вдруг резко потянула Мишу за ближайший угол. – Вот уж помяни черта к ночи! Ты глянь! Да не на меня, вон туда, только сам не светись. Идеальная-то наша с молодым человеком, надо же!
На улице, куда осторожно выглянул Миша, было довольно людно. Торопились по своим важным или неважным делам прохожие, повизгивали тормозами машины, гипнотически мигал светофор на соседнем перекрестке.
– Нет, но какова наша тихоня-то, а? – бормотала Настя, выглядывая из-за Мишиного плеча. – И, главное, я ж этого мужика-то знаю, вот цирк! Ну, то есть не буквально знаю, в личность. Он в нашем ТЮЗе на ролях романтических героев подвизался, прикинь? Я в школе-то поприличней была, чем сейчас, даже в театр с общей толпой ходила, ну вот рожу его запомнила. Сейчас-то он, может, уже в нормальном театре, а не перед детишками выламывается. Где-то ж его Анжелка-то подцепила. Не, я с нее фигею просто.
Миша наконец увидел на противоположной стороне улицы стоявшую у витрины небольшого кафе Анжелу, которая действительно была не одна, а с высоким худощавым мужчиной. И только полный идиот принял бы эту пару за деловых или случайных знакомых. Неважно, что одета девушка была в деловой костюм. А рассыпавшиеся по плечам волосы вместо всегда строго приглаженной прически? А сияющие от счастья глаза? Сейчас никто не дал бы Анжеле больше шестнадцати лет.
Спутник ее выглядел старше, хотя и ненамного. Будь он темноволосым, легкая смугловатость кожи и чеканный – что называется, медальный – профиль делали бы его похожим на киношного злодея. Но светлые волосы превращали «злодея» в переодетого сказочного принца. В благородного рыцаря, пусть даже и не семнадцатого века, а современного. Вытертые джинсы, кожаная жилетка и серьга в ухе шли «рыцарю» чрезвычайно.
Даже странно, как меняет человека всего-то цвет волос. «Как летошняя солома», говорила бабушка. Миша не знал, что такое «летошняя», но слово ему нравилось. Оно пахло июлем, низким гудением пчел, колодезной водой, от которой ломит зубы, нагретой пыльной тропинкой посреди пестрого разнотравья.
Кафе называлось «Тайна». Общая тайна объединяла остановившуюся перед кафе пару, заслоняя, отгораживая от шумной пестрой толпы. Темная, до зеркального блеска вымытая витрина, где слабо двигались фигуры отражений – как проводников «туда»! – казалась порталом в другое измерение, другой мир. Мир, где нет суеты, повседневных пустяков, утомительно необязательной мельтешни. Только двое.
Анжела протягивает руку своему спутнику… Прикосновение кажется таким нежным, таким родным. Я чувствую его всем своим существом…
Что? Я?! Я чувствую ее прикосновение!..
– Ну как? Теперь узнал?
Я пока не в силах вымолвить ни слова, поэтому лишь киваю.
– Но я же не помню, как…
– Ну вспоминай, что ж. Вспоминай. Должен же и ты хоть какое-то удовольствие от процесса получить. – Он усмехнулся и щелкнул пальцами.
– Леша… Лешенька! Алекс! – Нежный голос ласкает кожу теплым дыханием.
Анжела! Ангел мой! О небеса, какое счастье вы мне послали! Наконец-то я могу получить воздаяние за все свои неудачи, беды, унижения. За презрительные взгляды, за бесконечные безнадежные кастинги, за «оставьте телефон, мы вам позвоним». Безработный актер – это клеймо, отравляющее не только того, кто его несет, но и всех окружающих. Им плевать, насколько ты талантлив, им плевать, какой ты актер. Ты безработный, и этим все сказано. Ты безработный, и, значит, ты никуда не годишься, никого не интересуешь.
Подумаешь, Том Круз! Ну что в нем такого особенного? Да ничего! Кроме того, что о нем знает весь мир. Про наших я вообще молчу. Что такое этот ваш Безруков? Повезло пацану, и ничего больше. Ни рожи, ни таланта, а поди ж ты! Как актер я круче его, а толку? И вот появился наконец человек, для которого я – не неудачник, не никто, не пустое место. Человек, который верит в мой талант, верит, что я получу заслуженную славу, что не только достану рукой до звезд, а и встану – по праву – рядом с ними.
Анжела! Ангел мой!
– Вставай, – шепчет ангел. – Опоздаем.
Я вспоминаю, что сегодня Анжела представит меня «своим», и настроение слегка портится. Цену ее семейке я знаю заранее. Папаша – надутый сноб, как все богачи. Мачеха – жадная длинноногая стерва. Младшая сестрица – совершенно никчемная особа, которой папашины деньги настолько снесли башню, что она уже не знает, какой бы еще гадостью развлечься.
Анжела, конечно, ничего такого про них не говорила, она вообще никогда ничего плохого о людях не говорит. Но я-то не мальчик зеленый, я ж понимаю. И теплота, с которой она упоминает об отце, ничегошеньки не означает. У моего ангела сердце настолько огромное, что может оправдать и согреть любого. Конечно, она благодарна отцу за то, что родил и вырастил, как же иначе. Но благодарность – не любовь, не пудрите мне мозг.
– Алекс, подъем! Я уже оделась! – по комнате кружится прекрасный эльф в облаке чего-то легкого, небесно-голубого.
В этом платье Анжела выглядит великолепно – мне хочется его немедленно сорвать! Я пытаюсь дотянуться до своего сокровища, до своей девочки, но она ускользает и хмурится:
– Ну же! Поднимайся.
И вот, вместо того чтобы схватить, прижать, не выпускать, я послушно вылезаю из постели и тащусь в душ. Перспектива грядущего знакомства с родственниками Анжелы меня не слишком радует. Я долго торчу в душе, намыливаюсь, споласкиваюсь, опять намыливаюсь, опять споласкиваюсь – так и кожу недолго до нуля стереть, – приходится вылезать. Бреюсь сверхъестественно тщательно, бритвой двигаю еле-еле, осторожничаю, не дай бог порезаться, будут потом пялиться. Разглядываю полученный результат – вот тут не щетинка пропущенная? Вроде нет, но на всякий случай обрабатываю сомнительное место еще раз. Все должно быть безукоризненно. Дважды чищу зубы. Натягиваю на мокрое тело банный халат, стаскиваю его, вытираюсь полотенцем, опять надеваю халат – фу, он уже влажный, гадость какая! Снимаю, еще раз вытираюсь, ныряю в халат Анжелы. Он сухой, теплый и пахнет чем-то нежным, умиротворяющим. Беспокойство немного отпускает.