Фантомная боль
Шрифт:
— Насилу нашла.
Я записал концлагерный номер своей матери на внутренней стороне фантика от жвачки.
— Только пообещай, что ты не будешь использовать мой номер из Аушвица в своих дурацких книжках, — крикнула она напоследок, — этот номер стоит дороже всего того, что ты написал.
— Хорошо, хорошо, — согласился я, — не буду использовать твой номер в своих книжках. Мне он нужен для другого. Я тебе позже все объясню.
И я повесил трубку.
Сжимая в руке фантик от жвачки, я кинулся в туалет. Там из меня вышли все
* * *
Ребекка сидела за столом все в той же позе, в какой я ее оставил, и курила. Горка фишек перед ней снова уменьшилась наполовину.
— Где ты был? — спросила она.
— Ходил блевать, — ответил я, — от меня дурно пахнет?
— Нет, — сказала она, — я ничего не чувствую.
Номер моей матери из Аушвица тоже не принес нам удачи. Наоборот, из-за этого все еще быстрее покатилось под откос.
Когда у нас оставалось всего пятьсот долларов, Ребекка сказала:
— На самом деле это очень скучно.
Рядом с нами стоял японец с крупным перстнем-печаткой на пальце. Ему в этот вечер также не слишком везло. Он делал карандашом сложные расчеты в маленьком карманном блокноте, но, похоже, и это тоже не помогало.
— Что скучно? — решил уточнить я.
— Играть в азартные игры, — ответила Ребекка.
Мы отправились на поиски бара.
— Пять тысяч долларов — это ведь для тебя пустяк? — спросила она кокетливо.
— О да, — сказал я, — пять тысяч долларов для меня пустяк.
Я положил руку ей на плечо. На этот раз она ее не стряхнула. Это был не эротический жест и даже не призывный, скорее он входил в категорию придуманной близости. Но в эту минуту мне показалось, что вся моя жизнь подпадает под эту категорию.
Нам пришлось обшарить в поисках бара полказино. Большинство столов в игорном зале пустовало. Изредка нам встречались уборщики, заметавшие окурки и прочий мусор.
— Хай, меня зовут Петер, — поздоровался с нами молодой человек с аккуратным пробором. — Сегодня вечером я ваш бармен. Чем могу быть вам полезен?
Моя жена занималась танцами. Однажды, за несколько недель до Рождества, она пришла домой и объявила:
— Я записалась в танцевальный класс, хочу научиться исполнять степ.
На следующий день я пошел с ней в магазин за специальными туфлями для степа. Я не стал ее спрашивать, зачем ей это. Я вообще никогда не задаю вопроса «зачем?». Если она захотела научиться танцевать степ, то наверняка у нее были для этого какие-то веские причины. Она посещала танцевальный класс днем по воскресеньям. В самом начале я иногда заходил за ней после урока.
— Степ — это пять разных видов чечетки, — как-то раз сказала она, когда я за ней зашел. — Ты хочешь познакомиться с нашей преподавательницей?
Я отрицательно покачал головой. Дома она надела эти самые туфли для степа и продемонстрировала мне все пять видов чечетки, но я так и не уловил между ними разницы.
Сейчас, в этом баре в Атлантик-Сити, кто-то отбивал чечетку у меня в голове, — я только не знал, кто и когда это закончится.
Ребекка словно окаменела за своим кофе — она плеснула в него слишком много молока. Сейчас она молча смотрела на меня. Точно мы оба не могли поверить в то, что здесь очутились.
— Ты не самая веселая компания, — заметил я.
— Это верно, — согласилась она, — ты тоже.
Она слезла со своего табурета.
— Я больше так не могу.
Я не уверен, но мне показалось, что в глазах ее стоят слезы. Кто знает, может, и у нее в голове тоже кто-то отбивал чечетку?
Я стер грязь со щек Ребекки. Это были слезы. Мало того — она была вся в слезах. Поток слез смывал грим всевозможных оттенков и черную тушь с ее ресниц. По ее щекам пополз целый селевый поток.
— Я пала духом, — произнесла она.
— Не надо, — сказал я, — хватит и меня одного.
Простившись со своей службой в ночном магазине (меня уволили), я потерял свою будущую жену из виду. По специальности ей приходилось много ездить. Но однажды я опять встретил ее — на почте. Она сидела на месте служащей за окошком.
— Что ты тут делаешь? — воскликнул я.
У меня был такой шок, что в первую минуту я даже забыл, зачем пришел на почту.
В тот период моей жизни я посылал очень много писем заказной почтой. Я отправлял заказные письма, чтобы придать своим сообщениям видимость срочности. Но сам я в эту срочность не верил.
Через некоторое время я встретил свою будущую жену в обувном магазине неподалеку от своего дома.
— Это не простая случайность! — воскликнул я, не представляя себе со всей определенностью, что же это такое на самом деле.
Тогда на почте мы перекинулись парой слов, но этим дело и ограничилось. Видимо, в ночном магазине была более располагающая к общению обстановка.
Когда я снова встретил ее в обувном магазине, я спросил у нее:
— Когда продолжится курс лечения?
Она была не одна, а вместе со своей матерью.
— Мне надо над этим подумать, — ответила моя будущая жена, — зайди как-нибудь ко мне на почту. Сейчас я на месяц ухожу в отпуск, но в начале октября вернусь.
Поджидая, когда принесут туфли ее размера, она спросила:
— Ну как, есть какое-нибудь улучшение?
Ее мать посмотрела на меня подозрительно. На ее месте я бы тоже так реагировал.
— Да что-то не похоже, — ответил я. — Во всяком случае, сам я никакого улучшения не заметил. Ты еще не надумала ко мне переехать?
Как-то раз я случайно услышал, как она говорила про меня Йозефу Капано: «Порой он бывает немного не в себе, иными словами, сумасшедший, но никто этого не замечает».